Главная » Подвиг Солдата » З » Заходякин Дмитрий Иванович » ВОЕННЫЕ ГОДЫ

ВОЕННЫЕ ГОДЫ

Заходякин Дмитрий Иванович

 

В Красную армию я призывался осенью 1939 года. Служил в инженерных войсках при Краснознамённом Балтийском флоте. Сначала в Ленинграде, а затем в Эстонии, когда ещё прибалтийские страны были самостоятельными государствами. В апреле 1940 года произошло воссоединение Эстонии, Латвии и Литвы с Советским Союзом. Наша часть, то есть 34-й отдельный инженерный батальон был переведён на остров Эзель (о. Сааремаа), мыс Сааре (полуостр[ов] Сырве), где в 1941 году нас и застала война.

Фашистские войска были уже под Ленинградом, а мы в бой ещё не вступали – остров защищался надёжно. К этому времени фашистские войска заняли всю Латвию и город Рига. И вот я, ещё, как говорится, не нюхавший пороха, получил первое боевое задание. Надо было переплыть на катере Рижский залив на территорию Латвии, вернее, из посёлка Сяаре через Ирбенский пролив на мыс Колка. Там на занятой немцами территории остался невредимым морской маяк.

В то время я уже был отличником боевой подготовки, особенно хорошо владел подрывным делом. Перед самым началом войны мне было присвоено звание ефрейтор. Командир батальона капитан Воинов вызвал меня в штаб и дал задание – подобрать по моему усмотрению ещё трёх бойцов, на катере переплыть через пролив, подобраться к маяку и взорвать его. Никаких сведений, а тем более обстановку на занятой гитлеровцами территории никто не знал, поэтому задание само по себе было очень сложным. Надо было взять в свою группу надёжных товарищей. Такие были в нашем отделении: Андрей Бендеберя, Алексей Троян и Саша Кушнир. Этих ребят я хорошо знал, прослужили вместе почти два года, все они были с Украины. Объяснил им задание командования. Все с большим желанием согласились на такое ответственное задание. Доложил командиру батальона о готовности группы к выполнению задания в ту же ночь. Это было где-то во второй половине [сентября] месяца 1941 года.

Нас в штабе перевооружили. Мне дали вместо винтовки – ППД, Троян получил винтовку с оптическим прицелом, он был отличником по стрельбе. Бендеберя получил винтовку с бесшумной приставкой, он тоже стрелял отлично. Кушнир был у нас самым лучшим подрывником, он получил 120 кг взрывчатки, детонаторы, бикфордов и детонирующий шнуры. В общем, всё необходимое для выполнения особо важного задания. Ночью погрузились в маленький катерок, когда-то принадлежавший какому-то рыбаку-одиночке эстонской деревни. Это, можно сказать, не катер, а рыбацкая лодка, снабжённая маленьким дизельным двигателем, на которой и сесть было негде. Правил лодкой эстонец лет 40-45, причём ни одного слова не понимал по-русски, а мы – по-эстонски. Таким экипажем мы и отправились через пролив.

От нашего умения и смекалки зависело выполнение [задания], ведь мы плыли в неизвестность. К нашему счастью, к утру, когда мы приближались к берегам Латвии, на побережье и залив опустился такой густой туман, что за 20 метров ничего не [было] видно. Наша лодка заскрежетала по гальке и песку, остановилась. Кое-как объяснились с нашим проводником, [выяснив], что мы сели на мель от берега метров 500-600. Пришлось выгружаться в воду. Забрали взрывчатку, наша лодка поднялась, и тут мы заметили невдалеке какое-то строение. Оказывается, на воде латвийские рыбаки делали себе вроде перевалочного пункта, гружёные баржи с рыбой не могли подойти близко к берегу из-за мелководья. Мы подтянули к этому сооружению свою лодку, а сами пошли на берег, захватив с собой и проводника.

Нам посчастливилось или помогло отличное знание местности нашего проводника. Мы вышли на берег метрах в трёхстах от маяка. Местность была лесистая, хотя мелкий кустарник, но он подходил почти к самому берегу. Присели отдохнуть. Я пошёл осмотреть местность. Отойдя метров 50-60 от берега, очутился в большом хвойном лесу, стал, прислушался. С западной стороны нарастал какой-то шум. Прошёл ещё метров 20 и вышел на большую дорогу. Из-за поворота показалась колонна немецких машин. Спрятался в кусты, и тут только я впервые увидел настоящих фашистов, их обмундирование и вооружение. Бегом бросился к своей группе, объяснил вкратце наше положение. Терять нельзя ни минуты. Осторожно по кустам подошли к маяку, до него оставалось метров десять – пятнадцать. Это было круглое железобетонное сооружение высотой

метров 50–601, в диаметре 6-7 метров. Быстро разделили взрывчатку на три части, чтобы заложить в трёх местах по окружности. Мы предполагали, что толщина стен не должна быть большой, но надежды я большой не имел на успех, всё же заряд для такого сооружения минимальный.

Решили произвести взрыв всех трёх зарядов одновременно. Распределили обязанности: Кушнир, Троян и Бендеберя закладывают заряды и вставляют запалы с детонирующим шнуром и быстро отходят к нашей лодке. Я должен остаться один, заложить главный взрыватель с бикфордовым шнуром и поджечь его. Когда было всё готово, стали наблюдать. Всё кругом было тихо, туман не давал никакого обзора. Мы поползли к маяку, под нами был чистый сыпучий песок, он поглощал наши шумы. Всё шло благополучно, молниеносно заложили заряды, и ребята отбежали метров на 40. Я подполз к главному заряду, вставил запал и отрезал шнур столько, чтобы успеть отбежать хотя бы метров на 80-100, поджёг шнур. Успел по кустам отбежать метров 50-60, как сзади меня раздалась пулемётная очередь. Я споткнулся о какое-то бревно и упал. В это время раздался сильный взрыв, свист щебня и бетона, но обошлось благополучно и меня не задело, поднялся и оглянулся на маяк. На том месте взрывной волной разогнало туман, а на месте маяка осталась только бетонированная площадка. И тут я услышал: заработал двигатель на нашей лодке. Я бросился бегом, по колено в воде, на звук мотора, а сам подумал: неужели уехали, потому что из-за тумана ничего не видно. Но волнения были напрасны, меня ждали, тут я ещё дважды споткнулся и падал в холодную балтийскую воду.

Когда мы отплыли от берега на значительное расстояние, услышали шум и стрельбу на берегу, а затем гул самолётов. Туман на море распределялся полосами. Полоса тумана, потом полоса просвета и снова туман. Когда преодолели полосу тумана и вышли на светлую полосу, нас сразу атаковали два пикирующих бомбардировщика. Первый спикировал и обстрелял из пулемёта, а второй сбросил на нас бомбу. Но это было равносильно, что попасть из пулемёта в блоху. Пока самолёты разворачивались, мы преодолели светлую полосу и нырнули снова в туман. Но ощущение после бомбёжки осталось не из приятных, да и понятно: впервые попали под бомбы, да ещё на море. Взорвалась бы бомба метрах в пятнадцати от лодки, и мы кормили бы рыб.

Когда успокоились, наш проводник кое-как объяснил, что метрах в пятидесяти от маяка стоят два дома, в них жила обслуга маяка, очевидно, там были немцы, но непонятно, почему они оставили маяк без охраны, и был ли кто-то на маяке, неизвестно.

К вечеру мы благополучно вернулись на полуостров. Нас встретил политрук нашей мото-понтонной роты, не помню его фамилии. Я доложил ему о выполнении задания. Когда мы пришли в расположение своего батальона, [оно оказалось] пустым. Никого нигде не было. На наш вопрос, где остальные, политрук ответил, что рано утром немцы высадили на остров десант и быстрым маршем продвигаются в глубь острова и наш батальон ушёл на защиту главного города Кингисепп. Ему приказано встретить нашу группу и после отдыха доставить в часть. Но наутро обстановка изменилась. Немецкие войска заняли Кингисепп, и наш батальон отступает с боями в глубь острова. Нам приказано уничтожить всё ценное, что могло достаться неприятелю, вплоть до казарм, где мы прожили почти два года. Через два дня задание вместе с некоторыми штабными работниками мы выполнили. Оставили госпиталь, так как в нём уже было много раненых, и казармы, но их можно было уничтожить в любую минуту, так как это были все деревянные постройки.

[24 сентября] 1941 года я вместе с бойцами, оставшимися в расположении части, отправился в свой батальон на передовую. В 30-ти километрах от нашей основной базы на самом узком перешейке полуострова Сырве мы и нашли остатки нашего батальона.

Здесь были все те, кто базировался на острове. Немцы спешили покончить с нашим упорством, занять остров. Немецкие войска имели огромное численное преимущество, и особенно преимущество в вооружении. Они нас засыпали минами и снарядами. Самолёты немцев охотились буквально за каждым нашим солдатом, бесконечно с утра до вечера сбрасывали на нас бомбы и поливали свинцом из пулемётов.

Наши ряды быстро редели. На второй день погиб командир батальона Воинов, командир [роты] младший лейтенант К[а]денко и командир нашей мотопонтонной роты. За четыре дня боёв нас осталась горстка, но мы не сдавались. По три-четыре раза в день ходили в штыковую контратаку, тогда это было модно, но силы [были] неравные, и мы километр за километром отступали.

[4 октября] 1941 года для меня был последним днём боя. На одном из рубежей нас осталось 65 человек, три станковых пулемёта и одна 45-мм пушка и 15 снарядов к ней. Рано утром немцы начали очередную атаку, предварительно обработав нашу оборону сильным огнём из миномётов. Наши ряды ещё поредели, разбиты два пулемёта, вышла из строя пушка, убит пулемётчик у последнего оставшегося пулемёта. В это время фашисты поднялись в полный рост и смело идут на нас, «поливая» на ходу из автоматов и пулемётов. Наш пулемёт молчал. Я пополз к нему, оказалось, и второй номер убит. Я начал бить из пулемёта по фашистам, но остановить немецкие цепи мой пулемёт не мог. Падали одни, на их место поднимались другие. Видимо, немцы поняли, что нас осталось очень мало, и спешили покончить с нами. Они подошли настолько близко, что мы различали их озлобленные лица. Окопов у нас не было, занимали оборону, используя каждое углубление. Я уже сказал, что немцы подошли настолько близко, [что] начали забрасывать нас гранатами. У нас их не было. Пулей из автомата меня ранило в правую руку. Пулемёт замолчал. Ко мне подползли два бойца, попытались перевязать мою руку. В это время граната упала под пулемёт, и больше я ничего не видел, потерял сознание. Когда пришёл в память, надо мной стояла группа фашистских солдат, подошёл офицер. Мне помогли подняться, офицер похлопал меня по плечу и, что-то объясняя своим солдатам, показывал на меня, потом на ломаном русском языке объяснил мне, что я молодец, умею воевать. Так я попал в немецкий плен.

С острова нас вывезли на материк в портовый город Пярну. Два дня гоняли на работу в порт. Причём за дни плена нам ни разу не давали никакой пищи, даже кипятка. Охрана была не особенно сильная, на ночь нас сгоняли в лес на поляну, обнесённую колючей проволокой. На третий день мы договорились бежать с одним лейтенантом, он сам из Ленинграда. Фамилию я его не помню. Ночью нам удалось проползти незамеченными под проволокой и скрыться в лесу. Стараясь обходить любые населённые пункты, пошли на восток, но голод брал своё. Ведь мы уже прошли более пяти суток, питаясь брусникой и диким орехом. Благо такого питания в лесу было в достатке.

Однажды утром мы подошли к небольшому хутору, решили отдохнуть и попытаться достать съестного. Я остался на опушке леса, а лейтенант пошёл на хутор. Я прилёг и уснул. Проснулся от лая собак и стрельбы. Ко мне подошли человек десять, вооружённых, одетых в гражданское, с белыми повязками на рукавах. Сопротивление было бесполезным, а оружия я не имел никакого. Меня обыскали, связали руки и привели в деревню, в жандармское управление. Немцев не было. Потом, как я узнал, после прихода немцев в Эстонию активно возобновили свою работу все бывшие жандармы, полицейские и все те, кто был недоволен советской властью. К сожалению, их в Эстонии оказалось немало, и они помогали фашистам. Особенно по вылавливанию русских.

После допроса меня отвели в сарай, где уже были человек 20 русских военных и гражданских, но только мужчины. Вечером к нашему амбару пришли местные жители. Это женщины и подростки с узелками в руках; оказывается, они принесли нам продукты, полицаи разрешили передать их нам. Тут только за несколько суток мне удалось подкрепиться и даже создать запас: кусок сала и немного хлеба. Продержали нас трое суток. За это время наш сарай пополнился ещё человек на двадцать. Стало тесно, ложиться приходилось по очереди.

На следующее утро явились немцы, построили нас по три, окружили автоматчиками с собаками и всю дорогу почти бегом гнали на станцию Валга. Погрузили в вагоны и привезли в предместье г[орода] Риги, в район морского порта, в лагерь для военнопленных. Помещался он в бывших военных казармах. В этом лагере уже было больше тысячи советских бойцов и командиров. Пробыл я в нём до декабря месяца 1941 года.

Немного хочу описать, что из себя представлял этот лагерь. Двухэтажные кирпичные здания, их было два, а рядом деревянные бараки с трёхъярусными сплошными нарами. Все эти постройки были обнесены трёхметровой кирпичной стеной, за стенами проволочное заграждение в четыре ряда. На всех углах стены наблюдательные вышки с часовыми и пулемётами. Вся охрана была из немцев. Выбраться из такого лагеря было очень трудно. Внутри лагеря действовала эстонская полиция, много в полиции было и русских предателей. Кормили нас два раза в сутки. В обед давали подобие супа из нечищеного картофеля, мы [его] называли баландой, а зачастую и мёрзлого, и сто грамм хлеба, если можно его так назвать. Это месиво из вико-овсяной смеси пополам с древесными опилками. Вечером чай, это какая-то бурая вода, немного подслащённая сахарином.

В лагере свирепствовали болезни, особенно дизентерия. Был отдельный барак-госпиталь, обнесённый колючей проволокой. И тот, кто попадал в этот госпиталь, больше не возвращался.

Особенно свирепствовала лагерная полиция, зачастую они находились среди нас, вынюхивая свои жертвы. За малейшую провинность хватали всех, затаскивали в полицейское отделение и избивали до полусмерти, обливали холодной водой и выгоняли в лагерь. [Тех], кто не мог самостоятельно уйти из полицейского участка, отправляли в госпиталь. А оттуда, как я уже сказал, никто не возвращался. В этом лагере я провёл чуть больше месяца, и рассказать о нём можно очень много.

В первой половине декабря рано утром нас всех построили на площади в центре лагеря. Начался отбор: более здоровых в одну сторону, больных и раненых в другую. Я попал в первую группу. Всех остальных погнали в бараки, а оставшимся объяснили, что нам посчастливилось – мы поедем в Германию на работу. Но никакого счастья мы не испытывали.

Погрузили нас на станции в открытые вагоны, в каких обычно перевозят уголь, по 80-90 человек. Мы могли в них только стоять. При погрузке многие были ранены. Того, кто быстро не мог забраться в вагон, немцы поднимали на штыки и вталкивали в вагон. Состав наш был небольшой, из десяти вагонов, в которых были мы, и один пассажирский вагон, в нём была охрана. Через каждые два вагона и на задней площадке были установлены по два пулемёта. Стоило только кому-нибудь выглянуть из-за борта вагона, как немцы сразу давали очередь из пулемётов. Пока было светло, о побеге нечего было и думать, но как только наступили сумерки, кто ещё имел силы, решили бежать. [Чтобы] выбраться из вагона, нужно было перелезть через борт на сцепку между вагонами, а потом прыгать или между вагонами, прямо на шпалы, или в сторону, с буфера вагона. Самое трудное – перелезть через борт вагона, потому что с наступлением темноты немцы почти не прекращали обстрел вдоль вагонов. Тот, кто прыгал, по нему сразу открывали ураганный огонь, особенно с задней площадки. Там был установлен прожектор, и нам не было видно – убит тот, кто прыгал, или нет. Я ехал в [предпоследнем] вагоне, нам было видно всё, что происходило на линии. И мы решили отцепить задний вагон с немцами. Выбрали момент, когда поезд шёл на уклон, и отцепили задний вагон. Он стал быстро отставать от состава. Тут мы посыпались из своего вагона, кто как мог, даже через боковые борта.

Этот побег мы совершили недалеко от Восточной Пруссии, в районе Таураге. Ни местность, ни обстановка были не известны, поэтому мы старались не собираться большими группами. Начало 1942 года, да и вся зима [19]42 г. была холодная и очень снежная, поэтому пробираться на восток можно было только по большим наезженным дорогам, да и сил у нас для такого похода не было. Мы были сильно истощены, а обносились так, что смотреть на нас было неудобно. Мне посчастливилось. Я попал к человеку, который содействовал чем мог советской власти. Это был замечательный кузнец, мастер своего дела Владас Висмантас. Дом его находился на окраине литовского местечка Гаурис, вблизи маленькой речушки. Семья его состояла из пяти человек. Я буду вечно благодарен этой семье. Они меня спрятали, откормили, вылечили и одели как могли, а ведь они жили в нескольких сотнях метров от комендатуры, в которой находился полицейский участок из 25 человек. Из-за болезни и истощения я не мог быстро от них уйти и прожил так до осени 1942 года.

Нашёлся предатель, и литовская полиция узнала о местонахождении русских. Оказалось, что в местечке Гаурис и его окрестностях скрывалось более двадцати человек наших солдат, когда-то бежавших с эшелона. Кроме нас в полицейский участок собрали шестнадцать женщин. В основном это [были] жены командиров Советской армии, служивших на немецко-литовской границе. На подводах под усиленной охраной полиции нас доставили в лагерь для военнопленных в местечко Эржвилкас. Женщин отделили и угнали в другой лагерь, о судьбе их больше ничего не знаю. Нас поместили в барак, когда-то служивший казармой нашим пограничным войскам. Одна половина барака была занята русскими военнопленными, они здесь находились с первых дней войны. Нас поместили во вторую половину. Двор и барак были обнесены двумя рядами колючей проволоки, на каждом углу были будки часовых. Охрана состояла из литовской полиции. Наблюдая за охраной, мы установили, что она слабо вооружена. Смена часовых происходит через два часа. Ночью как-то само собой возникло собрание, обсуждали план побега. Были избраны вроде оперативного штаба три человека, в который попал и я. Нам было поручено разработать и осуществить план побега. Оказалось, что кое-кто принёс с собой некоторые инструменты. Нашлись два штыка от немецкой винтовки, это подобие большого кинжала, и маленькие сапёрные ножницы. Это нам и послужило основным орудием.

На своём «штабном» совещании мы решили сделать подкоп под фундаментом и выйти наружу между стеной барака и колючей проволокой. У каждого окна и в коридоре поставили наблюдателей и приступили к работе. Под нарами, так, чтобы не было видно, если даже кто и зайдёт в помещение, сорвали штыками половую доску. Оказалось, что между полом и землёй было достаточное пространство – сантиметров сорок. Это нам облегчило работу. Во-первых, мы начали копать почти вплотную к стенке барака, а землю распределять под полом. Копали штыками, а землю выбрасывали руками. Чтобы работа шла быстрее, работали по одному 15-20 минут. Так, сменяя друг друга, за ночь нам удалось выкопать яму в полтора метра и пройти фундамент в полной темноте, да ещё лёжа под полом. Утром все доски уложили на место, подмели пол, чтобы нигде не осталось земли. Очень нам повезло ещё в том, что нас как будто забыли, не трогали ни утром, ни днём. Мы наблюдали, как уводили на работу стариков: так мы прозвали тех, кто жил в этом лагере давно. Мы старались наладить с ними связь, но у нас ничего не получалось. Старожилы избегали встреч и тем более откровенного разговора. Жили они в лагере сносно, работали на железнодорожной станции. Водили их на работу под малой охраной. Один полицейский на 40-50 человек. Мы удивлялись, почему они не уходят, а возможность такая есть. Надо сказать, что на следующую ночь природа снова работала на нас: в десять часов вечера пошёл сильный снег, причём с ветром и хорошим морозом. Сменились часовые, немного походили и спрятались от холода в будке. Мы подождали ещё минут пятнадцать и быстро приступили к работе.

Пробили выход наружу. Я взял ножницы и осторожно подполз к проволоке. Быстро проделал проход и вернулся в барак. Всё было спокойно. Решили выходить осторожно, чтобы не привлечь внимание часовых, с промежутком через две минуты и дальше следовать на восток или юго-восток, собираться не больше трёх человек, так легче идти незамеченными. Мы трое, как организаторы, должны были покинуть барак последними. Когда уже вышли на свободу более половины, никто не обратил внимания, что один из товарищей был сильно болен, даже не мог двигаться; простившись с ним, мы покинули барак, понимая, что ему грозит верная смерть. Так получилось, что я выходил последним. Осторожно выбравшись из местечка, пошёл прямиком по полю и вскоре попал на дорогу, ведущую на восток.

Мысль работала только об одном: как можно дальше уйти за оставшееся время до наступления дня. Как только стало светать, свернул с дороги и перелесками пошёл прямиком. Сколько я так шёл, уже не помню. Прислонился к ели и задремал. Когда открыл глаза, метрах в 100 от меня на полянке стоял одинокий домик с постройками, обычный литовский хутор. Невдалеке, у самого леса, сарай; зайдя в него, увидел, что он до отказа набит сеном и соломой. По лестнице забрался на самый верх, начал рыть себе яму и вдруг наткнулся на что-то мягкое. Оказалось, это наш товарищ забрался сюда раньше меня. Решили вместе провести день на сеновале, а ночью снова продолжить свой путь. Так мы, прижавшись друг к другу, зарылись поглубже и уснули, как говорится, мёртвым сном.

Я проснулся от шумного разговора внизу. Осторожно вылез из своего убежища и взглянул вниз. Внизу стоит мой ночной товарищ и две девушки. Я спокойно спустился вниз. Познакомились. Оказалось, что моего спутника звали Николай, фамилии не помню. Он скрывался в этих местах и хорошо знал этих девушек, да и они его знали хорошо. Оказалось, что это немецкий фольварк (хутор), таких фольварков на пограничной части Литвы немало было. Старшую звали Матильда, а меньшую – не помню. Это были сёстры. Нам надо было хорошо отдохнуть и набраться сил.

Решили провести день на сеновале, а сёстрам поручили сделать разведку. Вернулись они только поздно вечером, сообщили, что немцы, как только обнаружили наш побег, больного товарища, что мы оставили в лагере, и всех полицейских, что стояли на посту, расстреляли. Организовали преследование с собаками. Карательный отряд состоял из немцев и литовской полиции численностью более 100 человек, но из-за бездорожья и плохой погоды обыскивали только те хутора, которые находились вблизи основных дорог. Были пойманы пять человек. Из них двух пристрелили, а трёх, избитых до полусмерти, привезли в лагерь. Ночью снова разыгралась пурга и продолжалась ещё четыре дня.

Как только установилась благоприятная погода, мы с Николаем двинулись на Каунас. Предварительно переодеться, как только было возможно, в гражданскую одежду помогли нам немецкие девушки. Идти пришлось прямиком, так как по дорогам идти было опасно, да и литовский язык мы знали очень плохо, но объясниться уже могли. В конце декабря, обойдя с левой стороны Каунас, на одном из хуторов мы узнали, что на белорусской земле действуют партизаны. Мы решили найти их. Минуя Швенченис, вышли на Рудошаны к Нарочанским лесам. Поздно ночью мы зашли на один хутор, решили забраться незаметно в сарай и отдохнуть, но, оказывается, нас заметили, и рано утром к нам в сарай пришла белорусская девушка лет двадцати. Принесла горячей картошки и хлеба; узнав, кто мы, дала нам направление, где можно найти партизан. Её родной брат был в партизанском отряде. Решили идти днём, так как в этих местах немецких гарнизонов поблизости не было, да и местность была лесистая. Пройдя 8-10 километров, на одном из хуторов услышали стрельбу. Пошли прямиком на выстрелы и вышли на группу партизан. Они вели перестрелку с полицией. Оказалось, что полицейские выехали на заготовку продуктов и наткнулись на партизанскую группу, которая тоже вела заготовку продуктов. Так мы с Николаем попали в первый партизанский отряд им[ени] Суворова, которым командовал Фёдор Григорьевич Марков.

В конце 1942 и начале 1943 года отряд им[ени] Суворова и отряд «Истребитель» объединились и создали бригаду им[ени] Ворошилова под общим командованием Ф.Г. Маркова. Наш отряд им[ени] Суворова базировался в феврале 1943 года в Лынтупских лесах. Здесь был и штаб бригады им[ени] Ворошилова.

В феврале 1943 года немецкое командование организовало блокаду против штаба и отряда им[ени] Суворова с целью его уничтожения. Бой был далеко не равный, но победителями вышли мы, партизаны. Немцы понесли большие потери. Мы потеряли комиссара отряда и несколько человек раненых, в том числе была тяжело ранена одна санитарка. Мне пришлось выносить их из боя.

В конце мая 1943 года к нам пришла группа из-за линии фронта. В ней были в основном хорошо подготовленные подрывники и радисты. С этого времени наша бригада наладила постоянную связь с большой землёй, так мы называли территорию за линией фронта. В отряде им[ени] Суворова в основном были местные жители и очень мало кадровых бойцов Советской армии, поэтому к нам, кадровикам, Ф.Г. Марков относился с большим уважением, давая нам отдельные особо важные задания. Мне несколько раз приходилось ходить в далёкую разведку в глубь литовской и польской территорий.

В июне 1943 года меня вызвали в штаб бригады. После доклада о прибытии дежурному меня отвели в лес примерно за километр от штаба. Там на небольшой поляне были Ф.Г. Марков, начальник штаба бригады И.Н. Крысов и ещё три мне не известных товарища.

Знакомил нас сам ком[андир] бригады Марков, предупредив, что фамилии наши не называет умышленно, потому что задание нам будет особенное. Указывая на коренастого [человека] среднего роста, одетого в полувоенную форму, в пилотке со звездой, с ППД – это «Николай», ваш командир группы. Меня представили – это «Моряк». Так мы долгое время называли друг друга, не зная ни фамилии, ни настоящего имени. Ещё двух партизан фамилии не помню. Знаю, что один из них был местный, хорошо знавший местность и польский язык. Нашей маленькой группе надо было пройти к Вильно, разведать местность, установить немецкие и полицейские гарнизоны, их численность, а главное – выяснить интенсивность движения по железным дорогам Вильно – Лида и Вильно – Гродно и охрану этих дорог. Всюду устанавливать связь с местным населением. В заключение Марков дал задание: если будут нам встречаться мелкие группы из кадровых бойцов, присоединять их к своей группе. И если сумеем набрать 30-40 человек, то будет создан отдельный диверсионный отряд. Мне было приказано после выполнения задания вернуться в штаб за пять дней раньше основной группы.

В штабе бригады нам выдали ППШ и 45 кг взрывчатки, принесённых группой из-за линии фронта, а самое главное, мне и «Николаю» были выданы карты той местности, куда мы направлялись.

Это было для нас большой радостью, до этого мы ходили вслепую. По маршруту до Вильно мы встретили несколько разрозненных групп и присоединили к себе. Но беда была в том, что оружия было мало, а если у кого и было, то только пистолеты или наганы и даже [некоторые] были вооружены одними гранатами. Из присоединившихся мы создали отдельные группы из пяти-шести человек, назначали командиров групп из числа офицеров или младших командиров. «Николай» упорно всех обучал подрывному делу. Испытывали каждую группу в отдельности. Посылали в основном на разведку железной дороги, мостов и крупных хозяйственных объектов, общей обстановки. Разведгруппы установили, что железные дороги Вильно – Лида и Вильно – Гродно сильно охраняются немцами и литовской полицией, по железнодорожному полотну всю ночь курсируют патрули. И тут у нас возник план – добывать оружие у патруля. Посылали в разные места группы для самовооружения, делали засады на большаках, ловили мелкие группы немцев и полицию. Таким образом, за 20 дней мы имели полностью вооружённый отряд, даже имели один ручной пулемёт.

К началу июля 1943 года израсходова[ли] всю взрывчатку на железных дорогах с очень большим эффектом, потому что в этих местах партизан ещё не было, движение на железной дороге было большое и поезда шли без опаски на больших скоростях.

Географически этот район был очень удобен для организации диверсий, особенно на транспорте. На юг от Вильнюса тянется пересечённый холмистый рельеф, покрытый густым смешанным лесом. В треугольнике между железными дорогами Вильнюс – Лида и Вильнюс – Гродно раскинулись массивы Рудницкой пущи.

С северо-востока на запад пущу пересекает река Меречанка, узкая, но глубокая, с холодной как лёд водой. Берега её топкие, завалены буреломом. В пуще много топких болот с холмами, покрытыми непролазными дебрями, пройти к таким холмам можно было только по кладкам. Словом, для диверсионных групп лучшую базу вряд ли можно было найти. Партизанами этот район был слабо освоен, хотя имел большое стратегическое значение. Вильнюс – один из крупных узлов железных и шоссейных дорог, идущих в направлении Каунаса, Двинска, Полоцка, Молодечно, Минска, Лиды, Гродно. Гитлеровцы этот район оберегали как зеницу ока, насадив здесь множество гарнизонов, создав густую сеть своей агентуры. Наша группа дала очень важные сведения о Рудницкой пуще.

Позже, к осени 1943 года, в Рудницкой пуще базировались наш отряд им[ени] А[лександра] Невского, отряд им[ени] Чапаева, спецотряды «Грозный», «Боевой», прибывшие с большой земли, а также отряды литовских партизан бригады Генриха Зиманаса, отряд Бати.

В начале июля мы, полностью выполнив задание бригады, решили возвращаться на базу. Я распрощался с «Николаем» и, как было условлено, первым возвратился в штаб бригады. Изложив Маркову всю обстановку в районе Вильнюса, стал докладывать об организации отряда и его вооружении. Марков улыбнулся, посмотрел мне в глаза и сказал: «Об этом штаб всё знает, можешь не докладывать». На мой удивлённый взгляд ещё раз улыбнулся, что-то шепнул дежурному. Тот вышел из землянки и через несколько минут вернулся с молодой красивой девушкой. Марков показал глазами на девушку: «Вот она всему виновница» – и, громко смеясь, продолжил: «Познакомьтесь. Можете называть свои настоящие фамилии и имена». Так я впервые познакомился с отважной разведчицей бригады им[ени] Ворошилова Аней Масловской. В 1944 году ей было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, единственной из девушек нашей бригады. После мне пришлось ещё дважды встречаться с этой незаменимой разведчицей. В конце 1943 года на реке Тихая Сосна после блокады немцев и осенью 1944 года после соединения с Красной Армией в городе Поставы, уже с «Золотой Звездой» на её груди. Больше мы не встречались. Аня уезжала в Москву на учёбу, я уходил на фронт в действующую армию.

На второй день после возвращения меня снова вызвал ком[андир] бриг[ады] Марков. Здесь я впервые увидел штаб бригады. Кроме Маркова были нач[альник] штаба Крысов, комиссар бригады Шевченко и начальник особого отдела бригады Пронько. Крысов зачитал приказ по бригаде, где указывалось, что из выделенной диверсионной группы [следует] организовать диверсионный отряд особого назначения имени Александра Невского бригады им[ени] Ворошилова, командиром отряда назначить Гаври[и]ла Васильевича Степанова – «Николая». Я назначался командиром диверсионного взвода с одновременной обязанностью уполномоченного особого отдела отряда. Позже, в январе 1944 года, [я] был освобождён от [должности] командира взвода и назначен уполномоченным особого отдела отряда им[ени] А[лександра] Невского1.

Для основной базы отряда была выбрана небольшая деревушка Заозерье в Нарочанской пуще, где я и встретил свой новый отряд. Впоследствии эта база для нас была формальной. Фактически в полном составе наш отряд никогда на ней не был. Действуя малочисленными группами, отряд своими боевыми операциями охватил значительную территорию Западной Белоруссии и Литвы. Наши группы добирались до границ Восточной Пруссии. Но больше всего диверсионные группы отряда оперировали в районе Вильнюса, в Рудницкой пуще. После встречи отряда в Заозерье я посвятил «Николая» о приказе штаба бригады, радости не было границ. Об организации отряда ещё никто не знал. На второй день, через посыльного, меня и «Николая» вызвали в штаб бригады со списком всего личного состава отряда. Начальником штаба [был назначен] воентехник Серёжа Варламов, примкнувший со своей группой при возвращении из-под Вильно. Командирами взводов были утверждены Никита Покусаев и лейтенант Василий Бобровицкий. За успешную разведку под Вильнюсом и за организацию диверсионного отряда «Николая» и меня представили к награде – орден[у] Красной Звезды. После возвращения [из] штаба бригады построили весь личный состав, и только здесь был зачитан приказ об организации диверсионного отряда им[ени Александра] Невского. Были сформированы взводы, а взводы разделены на отдельные группы, назначены командиры групп. Серёже Варламову было приказано явиться с командиром [отряда] в штаб бригады для утверждения.

Много пришлось потрудиться с личным составом отряда. Надо было научиться подрывному делу, ходить по бездорожью, выбирать правильный азимут по компасу и карте, двигаться в лесу в ночное время, выбирать удобные участки на железной дороге, чтобы взрыв дал положительный результат, в ночное время при необходимости бесшумно снимать часовых и многому другому. Особенно надо было командирам групп быть всесторонне развитыми.

Ведь им предстояло с малым числом людей сделать вреда для фашистов как можно больше, от их смелости и сообразительности зависел успех дела. Надо было уложиться в месячный срок, отведённый штабом бригады, [чтобы] подготовить весь личный состав отряда в единую боевую единицу. С этой задачей отряд справился успешно. Малыми группами отправляли на мелкие операции, на заготовку продуктов и другие задания, чтобы командиры групп привыкли к самостоятельным действиям. К этому времени бригада принимала самолёты с боеприпасами, оружием, взрывчаткой; отряд пополнили автоматами, гранатами, патронами. В конце июля отряд приступил к выполнению своих прямых обязанностей.

Много пришлось исколесить по белорусской, польской и литовской землям, лесам и болотам. Много было удачных взрывов, летели под откос эшелоны с живой силой, танками, боеприпасами. Мы радовались каждому успеху.

Немецкое командование против таких мелких групп ничего серьёзного не могло сделать. Днём и ночью на предполагаемых наших маршрутах они делали засады, охраняли основные дороги, расставляли полицейские заслоны во всех деревнях и даже на отдельных хуторах, устраивали погони после очередного взрыва. Отдельные группы попадали под засады и погони, теряли людей. Надо было снова [подбирать] людей для пополнения. Фашисты готовили специально из числа военнопленных для засылки к нам в группы [диверсантов]. Надо было осторожно и всесторонне проверять новое пополнение. Люди к нам приходили и окруженцы, и местные, и военнопленные, бежавшие из лагерей, и даже те, кто по разным причинам служили немцам. Попадали к нам и ярые изменники Родины [Приложение 1].

Однажды одна из групп возвращалась с очередного задания. К [ней] примкнули четыре человека – два парня и две девушки, якобы бежавшие из Германии и [они] ищут партизан. Командир группы не привёл их сразу на базу, а остановил на промежуточной базе, таких у нас было немало, где группы могли отдохнуть после похода. Прислали посыльного. Мы с Сергеем Варламовым прибыли туда под вечер. Предварительно опросили всех новичков, но, так как уже было поздно, решили допрос отложить до утра. Поместили их всех четверых в отдельную землянку, поставили часового. Когда утром зашли к ним в землянку, трое из них, две девушки и один парень, были мертвы. При тщательном обыске мы нашли у всех ампулы с сильнодействующим ядом. Как потом на допросе показал последний, все они были специально подготовлены в Вильнюсе, должны были найти наш отряд им[ени Александра] Невского, войти в доверие и незаметно отравить пищу. Пришлось и последнего отправить к праотцам. Подобных случаев у нас в отряде было немало. Немцы старались всеми силами нащупать наш отряд и уничтожить, потому что мы им не давали покоя днём, а особенно в ночное время.

Мне, как уполномоченному особого отдела отряда, приходилось заниматься не только своими прямыми обязанностями, но и очень часто ходить с группами на железную дорогу, а также обучать вновь созданные группы. Были у нас и удачные взрывы, и ошибки, особенно с новичками.

Мне на всю жизнь запомнился такой случай. Набрали новую группу подрывников, обучили как могли на базе, и я повёл их на железную дорогу Вильнюс – Лида. Всё шло нормально. Выбрали место, дождались эшелона, идущего на восток. Заложили заряд из 8 килограмм. Взрыв должны были произвести шнуром, дал знак всем отходить. Сам вставил запал. Поезд приближался с большой скоростью, и только я успел спуститься с откоса метра на 3–4, как раздался взрыв. Меня взрывной волной отбросило в кусты, но вреда мне не причинило, так как взрывная волна в основном прошла у меня над головой. Отошли от железной дороги на значительное расстояние, сделали привал и стали разбирать причину неудачи. Оказалось, что при отходе один из новичков пошёл не по прямой от железной дороги, а наискосок, зацепил ногами шнур. Дорогу, конечно, мы взорвали, а эшелон остался невредимым. С тех пор я больше никогда не пользовался шнуром. А я так и остался до сего времени с неполноценным слухом от взрыва.

Летом 1944 года, после соединения с Красной Армией и расформирования [бригад] белорусских партизан, нам вручили документы и награды. Я получил медаль «Партизану Отечественной войны» I степени и был представлен к ордену «Красное Знамя». Был направлен на работу в качестве главного механика Поставской МТС.

Осенью 1944 года ушёл в действующую армию, т. е. на фронт. Попал в знаменитую 150-ю Идрицкую дивизию под командованием генерал-майора Шатилова. Участвовал в освобождении Варшавы. За форсирование Одера был награждён медалью «За отвагу». 26 апреля 1945 года для меня война была окончена. При взятии на подступах к Берлину Зееловских высот меня ранило, и [я] вернулся из госпиталя в свою часть после Дня Победы.

В [мае] 1946 года был демобилизован. После демобилизации работал в Краснопольской МТС Воронежской области. Сначала участковым механиком, инженер-контролёром, главным механиком, а с 1963 год[а] по 1978 год управляющи[м] «Сельхозтехника».

В настоящее время на заслуженном отдыхе, по старости.

 

 

Приложение 1

<…>

– Позволите, товарищ командир?

– Что у тебя?

– Да вот… На базе все нормально, только... новенький есть. Куда его?

– Что за новенький?

– Его Клотченко привёл.

– Докладывайте, лейтенант Клотченко, как вы нарушили приказ!

– На задание вышли вместе с Покусаевым, – угрюмо начал Клотченко. – Возле Зверинца мы свернули к переезду Клепачи – Рудишки. В 23.45 взорвали эшелон. По дороге назад, под утро, решили обогреться в деревне. Хозяин, у которого мы остановились, рассказал, что у них прячется красноармеец, который сбежал из плена, и что он ищет партизан. Никаких ухищрений в его рассказе я не обнаружил. Поговорил с этим бойцом – Рыбасов его фамилия – и подумал, что нам же нужны люди, товарищ командир. Вот и привёл. Сдал Дубову…

Он говорил, а я думал о том, что при таком расположении базы, как у нас, нового человека, пришедшего в отряд, должны десять раз проверить. Думал о том, что в Яшюнай, недалеко от нас, находится школа, замаскированная под небольшой лагерь военнопленных, где готовят агентов для забрасывания в отряды. Думал я и о том, что ставим под удар не только себя, но и людей Михаила Прохучанова. Эх, Клотченко, Клотченко… Подрывник ты выдающийся, а вот… Одним словом, ЧП.

– Откуда этот Рыбасов сбежал?

– Говорит, из Германии.

– Так… Дубов, не спускать с новенького глаз! До караульной службы и до дежурства не допускать.

… День прошёл в заботах. Дубов «засекретил» взрывчатку, две группы готовились к походу.

Поговорил с Рыбасовым. Человек как человек.

<…>

<…> … последний месяц сорок третьего года.

На восток шло пятеро партизан и медсестра Галя Сироткина. Рыбасов, которого также включили в состав группы, как раз в этот день заболел.

9 декабря группа выступила в поход. <…>

Ночью меня разбудил дневальный. Темно – ничего не видно. Выкручиваю фитиль лампы. Посреди землянки стоит Бобровицкий; лицо, одежда, руки – все в крови.

– Вася?! Что случилось? Ты ранен?

– Нет… Я… людей потерял, командир… Засада.

<…>

В землянку спустился дежурный по лагерю.

– Рыбасова нигде нет. Ему в наряд заступать, картошку чистить, а его нет. Как сквозь землю провалился…

– Как нет?! – Митя [Заходякин] замер. – Пошли!

Подняли людей по тревоге, обыскали весь островок – исчез человек. В это время один из постовых доложил, что задержан мальчишка, который просит скорее провести его к «командиру Невского». Это был тринадцатилетний сын липняковского старосты Адамовича, который являлся нашим связным.

– Дядечка командир! Дядечка… – залепетал мальчишка. – Отец не мог так бежать, как я… Послал меня вперёд. Он сказал, что скоро тут будут немцы… Ещё сказал, чтобы вы скорее отходили…

– А где твой отец?

– Ждёт вас там, – мальчонка махнул рукой в сторону леса. – Не мог больше бежать…

– Ты сможешь отвести нас к нему?

– Конечно, дядечка, смогу!

Старосту мы встретили уже около нашего секретного места.

– Слава Богу, успел! – только и сказал он. Тяжело дыша, начал рассказывать, спеша, глотая слова.

Ему вчера приказали явиться в комендатуру Пакремпе. Его часто вызывали туда, и это не взволновало старосту. Ещё затемно он был в комендатуре. В прихожей, где обычно находились дежурные, никого не было. Двери в кабинет коменданта были открыты. Адамович увидел диван, на котором сидело два немецких офицера. Видно было и кресло, в котором, спиной к старосте, сидел человек в старой солдатской шинели. Его обувь и одежда были в грязи. Он говорил по-русски. Переводчик, которого не было видно, переводил его слова. Комендант протянул тому, кто сидел в кресле, сигарету – тот закурил и продолжил рассказывать немцам про отряд имени Невского… Про расположение, вооружение, диверсии на железных дорогах, про связь с местными жителями, про то, что с базы можно выйти только по мосткам, что вокруг болота… Сказал, что он прошёл там, что мороз и что немцам нужно спешить.

– После этого человек вспомнил про некую партизанку, что на хуторе. Ну, я понял, что эта гнида от вас к немцам прибежала. Вышел я тихонько из комендатуры и бегом к вам, – закончил Адамович свой рассказ.

– Спасибо тебе, отец, – Прочуханов обнял старика. – Иди домой, а то спохватятся. И мы пойдём. Нужно спешить: немцы в таких делах ловкие…

– С Богом, дети, с Богом!

Уже занимался скупой декабрьский день, когда мы подготовились выступать: спрятали всё, что не могли взять, в болото, подготовили раненых…

Неудача с группой Бобровицкого, дело рук предателя Рыбасова, нехватка тола – всё это заставляло нас возвращаться на базу бригады.

<…>

… Нас заметили, когда мы пробирались по хлюпкой холодной трясине к Меречанке. С моста через реку ударил пулемёт, потом ещё один, ещё… Головы не поднять. Маскируемся высокими мшистыми кочками, идём по шею в болоте… До поворота на Меречанку так и ползли по жиже – медленно и долго. Доползли. Все – живые. За поворотом реки нас уже не видно – сопка закрывает. Перешли Меречанку по илистому дну, ломая лёд. На другом берегу – мелкие кусты, а через сотню метров – вековые сосны. Пуща. Прорвались! Путь на восток открыт. И хоть впереди ещё длинная и нелёгкая дорога – двести километров, – главная опасность позади.

Через несколько месяцев – в первый раз, а затем через много лет – во второй, я узнал, что всю нашу группу немцы считали уничтоженной там, в трясине у Меречанки. С моста, откуда они вели огонь, болото казалось голой равниной: спрятаться негде. Они и подумать не могли, что мы будем ползти по нему, прикрываясь кочками. Так и доложили начальству: группа партизан-подрывников уничтожена. Такая же история вышла и с Прочухановым. Про его группу также пришло донесение: перебита в болоте. Таким образом, никто из тех, кто жил на сопке, не вернулся. Так считал и Рыбасов.

Мы вернулись в Заозерье.

Построились возле дома, где размещался штаб отряда. Рапорт принимает Николай Степанов и новый комиссар И[осиф] Гуков.

– Товарищ командир, группа в составе 36 человек вернулась на базу отряда…

<…>

Про Рыбасова нужно рассказать отдельно.

В 1947 году пришли ко мне два человека. Отрекомендовались: совработники госбезопасности.

– Нам известно, что вы партизанили в лесах под Вильно. Помните ли вы человека по фамилии Рыбасов?

– Предателя Рыбасова, хотите сказать?

– Это требуется доказать.

– Милости прошу, – и я показал им записи в журнале отряда, которые я вёл там, на островке под Пакремпе, страницы моего дневника, где описаны события тех дней.

Чекисты поблагодарили меня и ушли.

В один из летних дней 1958 года меня вызвали в Комитет госбезопасности и положили передо мной три фотоснимка.

– Это Рыбасов, – показал я на один из них: я сразу его узнаю.

Оказывается, он долго прятался и наконец объявился в Киеве, где пришёл в соответствующие органы и запросил справку о том, что в годы войны был в составе партизанского отряда имени Александра Невского. Он утверждал, что отряд в результате измены был полностью уничтожен на болотах возле гарнизона у Пакремпе. Он, как и фашисты, что расстреливали нас тогда на болоте, думал, что мы все погибли. Но Рыбасов сделал ещё одну ошибку. Все партизаны диверсионной группы на островке называли меня «командиром». Я и был командиром группы и начальником штаба отряда. Этого предатель не знал. И когда там, в Киеве, его спросили, кто командовал отрядом имени Александра Невского, он назвал меня… Пока распутывали эту ниточку – прошли годы. Но предатель не миновал своей кары.

<…>

 

Приложение 2

 

Выписки из журналов боевых действий партизанского отряда имени Александра Невского бригады имени Ворошилова

 

1/IX [19]43 г. 2 ч[аса] 30 минут по московскому времени.

Командиром диверсионной группы Заходякиным

Участники: Бобровицкий, Ульман

Организована крупная ж[елезно]д[орожная] диверсия на ж[елезной] д[ороге] Вильно – Гродно между полустанком Клепачи – Рудишки, взорван вражеский эшелон с живой силой и техникой врага, следовавший на фронт. Разбит 1 паровоз, 15 вагонов, 11 платформ. Выведено из строя 9 вагонов и 5 платформ. Убиты 191 гитлеровец, ранено 143 [гитлеровца], уничтожено 12 бронемашин, 19 пушек, ж[елезная] д[орога] не работала 16 ч[асов].

 

7/IX [19]43 г. 1 ч[ас] 30 м[инут] по московскому времени.

Командиром диверсионной группы Заходякиным

Участники: Кундиус, Ульман, Клотченко

Организована крупная ж[елезно]д[орожная] диверсия на железной дороге Гродно – Вильно между полустанком Клепачи – Рудишки, взорван вражеский эшелон, следовавший на фронт с цементом. Разбито 2 паровоза, 10 вагонов. Выведено из строя 15 вагонов. Железная дорога не работала 19 часов.

 

18/IX [19]43 г. 21 ч[ас] 30 м[инут] по московскому времени.

Командиром диверсионной группы Заходякиным

Участники: Кундиус, Клотченко, Ульман

Организована крупная ж[елезно]д[орожная] диверсия на ж[елезной] д[ороге] Гродно – Вильно между станциями Рудишки – разъезд Лесники. Взорван вражеский эшелон с живой

силой, следовавшей на фронт. Разбито 11 вагонов, выведено из строя 8 вагонов. Убито 180 немцев. Ранено 151. Ж[елезная] д[орога] не работала 10 часов.

 

[28-30]/XI [19]43 г.

Группой под командованием т[оварища] Заходякина в составе Покусаев, Ложкин и др[угие] на железной дороге Вильно – Ковно между станциями Лоздяны – Реконты взорван эшелон, следовавший на фронт с боеприпасами. Разбиты паровоз, 15 вагонов и 12 вагонов выведено из строя.

 

4/XII [19]43 г.

Группой под командованием тов[арища] Заходякина в составе Покусаев, Ложкин, Сосман и др[угие] на железной дороге Вильно – Ковно между полустанками Вевис – Кавчаюны взорван эшелон противника. В результате разбиты – паровоз, 17 вагонов с живой силой. Выведено из строя 11 вагонов, убито 497 гитлеровцев, ранено 3287.

 

21/III [19]44 г.

При выполнении разведки в деревне Скорбутяны ком[андир] группы т[оварищ] Заходякин с бойцом Бабкиным [50] были встречены группой тайной полиции Гестапо. Огнем из автомата был убит 1 гитлеровец т[оварищем] Заходякиным.

 

4/IV [19]44 г.

Командиром диверсионной группы Заходякиным – участники: Бабкин, Мурадов, Гащенко, Годос, Дыденко – организована крупная ж[елезно]д[орожная] диверсия на ж[елезной] д[ороге] Вильно – Гродно между ст[анциями] Клепачи – Олькиники. Взорван вражеский эшелон, следовавший на фронт. Разбит паровоз, 6 вагонов. Повреждено 14 вагонов. Железная дорога не работала 21 час.

 

7/IV [19]44 г.

Командиром диверсионной группы Заходякиным – участники: Бабкин, Годос, Мурадов, Доценко, Нужный, Легеев, Божечко – организована крупная жел[езно]дор[ожная] диверсия на ж[елезной] д[ороге] Вильно – Гродно между станци[ями] Клепачи – Рудишки. Взорван вражеский эшелон, следовавший из Вильно, санитарный. Разбит паровоз и 7 вагонов, 5 вагонов выведено из строя. Убито 193 гитлеровца. Железная дорога не работала 29 часов.

<…>

 

Источник

Щербак Д.А. «Мы шли на смерть ради Родины». – Ростов-на-Дону: ООО «Донской издательский дом», 2021. – 264 с.