Главная » Подвиг Солдата » В » Воеводкин Федор Илларионович » АВТОБИОГРАФИЯ

АВТОБИОГРАФИЯ.

(Военный период)

 

Воеводкин Федор Илларионович

 

Родился я 18 сентября 1923 года в Оренбургской области Тепловского района в селе Грязное среди уральских казаков.

Отец мой, Воеводкин Илларион Иванович, уроженец 1892 года был фельдшером (в последствии врачом-терапевтом).

Мать Воеводкина Зинаида Федоровна (девичья фамилия Попова) 1895 года рождения была домохозяйка, воспитывала нас.

По старому обычаю у казаков женщины занимались домашним хозяйством.

Дед мой по матери Попов Федор участник русско-японской войны 1904 г. По жребию в кругу станичных казаков ему выпала доля идти на войну.

В годы Гражданской войны 1918-1920 годов отец мой был в составе 25 дивизии, чапаевской, военфельдшером.

Учился я в сельской школе и в 1941 году окончил полный курс средней школы села Владимировка Сталинградской (Волгоградской) области.

21 июня 1941 года у нас был выпускной вечер, а 22 июня началась Великая Отечественная война, и в тот же день мне прислали повестку в военкомат.

24 июня 1941 года нас привезли пароходом в Сталинград. Будучи хорошим спортсменом в школе, я был направлен областной комиссией в авиационное училище города Невинномысск Краснодарского края.

9 сентября 1941 года принял военную присягу. Училище готовило летчиков-истребителей.

В ноябре месяце 1941 года училище по приказу Ставки Верховного командования было расформировано, а нас, курсантов, перевели в Ставрополь в пехотное училище, эвакуированное из города Житомира. В училище были отделения: пулеметное, минометное, стрелковое. Я учился в минометном отделении.

18-19 ноября 1941 года всё училище в боевой готовности находилось на вокзале, нас намеривались направить на оборону Москвы. Но потом был отбой, и мы продолжали заниматься в училище. Занятия продолжались по 12-14 часов в сутки по ускоренной программе. Все занятия проходили вне здания, за исключением политзанятий.

В конце апреля 1942 года закончили училище, и я был произведен в звание лейтенанта.

Группа в количестве 15 человек была направлена на оборону Севастополя, в этой группе был и я.

Из Новороссийска эсминцем «Безупречный» был доставлен в г. Севастополь. Командованием 1-й Приморской армии я был направлен командиром взвода в 8-ю бригаду морской пехоты 1163 стрелкового полка.

В составе бригады в мае месяце держали оборону Северной бухты (Северной стороны). После сдачи Северной стороны бухты бригада была переведена на оборону Инкермана до электростанции (ТЭЦ).

В июне месяце развернулись ожесточенные бои за овладение немцами Инкермана, Малаховым курганом и Сапун горой. Бои продолжались и днем, и ночью. Мы несли огромные потери в живой силе. В одном из боев был убит командир роты и командиром бригады я был назначен командовать ротой, а мне еще не исполнилось 19 лет.

Роты морской пехоты состояли из матросов потопленных погибших кораблей, моя рота состояла из матросов, старшин с потопленного миноносца. Матросы, прослужившие по 3-4-5 лет на корабле были, как одна семья. Но в июне месяце из-за больших потерь личного состава, в роту стало поступать пополнение с большой земли, в основном из регионов Кавказа. Бригада теряла свою боеспособность.

В конце июня месяца немцы прорвали оборону 25-ой чапаевской дивизии и вошли к нам в тыл. Инкерман был отрезан, дорогой наш Севастополь был занят немцами. В штольнях Инкермана находились штыбы дивизии, продовольственные склады, вооружение, Морской завод им. Орджоникидзе, и всё гражданское население (дети, женщины, старики) и два санитарных лазарета.

Командование приняло решение все склады, машзавод, лазарет взорвать, а остатки личного состава полков, батальонов, рот были брошены на оборону Севастополя.

Начались уличные бои, но силы были не равные. У нас кончились боеприпасы и жалкие остатки армии оставили город 1 июля, и сосредоточились на небольшом участке мыса Херсонес. Управление частями армии было нарушено, все ждали эвакуации и отбивали немцев, чем могли.

Эвакуации армии морем не было. Добровольную сдачу, предложенную немцами, не приняли и в течение суток нас начали уничтожать с воздуха, суши и с моря.

Весь Херсонеский мыс и Прибрежная зона были завален трупами, ранеными.

В ночь с 1 на 2 июля в количестве 30 человек мы попытались уйти морем на водолазном катере на Большую землю, но были подбиты и пришлось вплавь добираться к берегу. Добралось нас всего 3 человека, расстояние до берега было больше 12 километров и темная ночь.

На прибрежной полосе Херсонеского мыса 2 июня от разрыва вблизи мины я был ранен, и в таком состоянии был взят в плен.

Двумя матросами я был поднят наверх Херсонеского берега. Колонны пленных гнали через полностью разрушенный город в Бахчисарай. Под Бахчисараем километрах в 2-3х был оборудован лагерь (сопки обнесены колючей проволокой).

Так под палящим солнцем находилось более 40-50 тысяч пленных. Поили нас, одновременно и кормили, из бочек, наполненных сырой водой с отрубями. Грязной водой, которая поступала по канаве с озера, где купали лошадей немецкие и румынские солдаты, там они стирали и своё бельё.

Началось массовое заражение людей дизентерией. Никакой медицинской помощи не было ни больным, ни раненым.

С помощью крымских татар, служивших ранее в наших частях, немцы начали выявлять политработников, коммунистов, евреев и командиров.

Формировались взводы, роты. Их в течение 5-6 часов заставляли маршировать и петь, а потом подводили ко рву, вырытому возле Лысой горы, и из пулеметов и автоматов их расстреливали.

В этот же ров сбрасывали и дизентерийных. В один из дней я был подтащен к этом рву, где еще ползали полуживые дизентерийные, но два краснофлотца из моей роты успели оттащить меня к себе. У меня была острая дизентерия. Спас меня один солдат лет 25-27. Он попросил матросов выменять мой бушлат на два противоипритных пакта. В каждом пакете находилась стеклянная ампула по 75 грамм спирта ректификата. Солдат вылил содержимое ампул в кружку и приказал мне выпить. Температура воздуха была +35 градусов, температура моего тела +40 градусов Цельсия, и содержимое в кружке 96 градусов. Такая народная терапия спасла мне жизнь. Но на этом жизнь моя еще не была в безопасности. От грязной раны в брюшной части у меня началась гангрена. Уже не поднимались правая рука и правая нога. Здесь опять тот же солдат приказал развязать тельняшку, которой меня перевязали матросы после ранения, и разорвать рану до крови и оставить открытой. Мухи облепили мою рану и через три часа он попросил перевязать тельняшкой рану.

Ночью я почувствовал, что в моей ране что-то шевелится. Утром я сказал солдату, что у меня что-то есть. Он опять приказал развязать тельняшку с раны, очистить рану от червей, разорвать рану до крови, через три часа опять завязать.

Такая хирургическая терапия повторялась несколько дней. Опухоль под рукой и на ноге спала, рана начала постепенно затягиваться. Так была побеждена гангрена.

За месяц нахождения в Бахчисарайском лагере было уничтожено несколько тысяч героев защитников города Севастополя.

К месту нахождения бывшего Бахчисарайского лагеря мне удалось попасть только через 46 лет. На месте лагеря разбиты виноградники, ров засыпан, а тысячи героев Севастополя, безвинно погибших, остались безымянными. И до сих пор никто не в состоянии вскрыть этот ров, произвести перезахоронение останков героев с почестями.

Возможно, сохранилась еще часть личных пистонов с именами и фамилиями погибших.

А на площади у памятника В.И. Ленина в Бахчисарае был разбит лагерь крымских татар, требующих своих полных прав на Крымский полуостров. Вот поистине «демократия». Поднять бы из рва расстрелянных и закопанных героев Севастополя с помощью этих невинно репрессированных татар, вот бы был «плюрализм» мнений.

Оставшихся в живых из Бахчисарайского лагеря смерти перегнали в Симферополь, в бывшее овощехранилище, возле вокзала.

Здесь из «тельняшников», так определяли бывших матросов, сформировали два эшелона и отправили в Винницу. В их числе был и я. Лагерь размещался в бывших кавалерийских конюшнях.

Там нам провели санобработку, а также нашей одежды. Перед отправкой нас накормили баландой, сваренной из необрушенного проса и конины. Многие погибли от разрыва кишечника, так как разбухшее просо в желудке не переваривалось.

Два эшелона бывших защитников Севастополя были доставлены в столицу Третьего рейха в город Берлин. На одной из станций Берлина нас выгрузили, построили в колонну по пять человек в ряду и повели к Рейхстагу. Там на подъезде в Рейхстаг стояли фюрер, Геббельс, Геринг, наблюдая за проходившей колонной героев-севастопольцев. Снималась кинохроника для немецкого народа и солдат фронтовиков.

Пройдя Бранденбургские ворота нас погрузили на другом вокзале в вагоны-телятники и повезли в концлагерь № 326.

В этом лагере уже находилось свыше 150 тысяч военнопленных. Весь лагерь был разбит на блоки. В каждом блоке три деревянных барака по тысячи человек в каждом. Бараки без нар. Спали на полу, усыпанном песком, нанесённого тысячами ног, обутых в деревянные колодки.

Перед отбоем, воем сирены около 22 часов вечера. Ложились на пол, предварительно очистив пол от песка котелками, касками, руками, только на один бок. По команде переворачивались на другой бок.

Кормили нас баландой, приготовленной из неочищенной картошки, брюквы и каких-то листьев. Суточная норма такой баланды 700 грамм, хлеба замешенного с опилками – 200 грамм и кружка кофе-суррогата. Никаких жиров и сахара (сахарина). От такой еды люди полностью истощали через две-три недели. Мой вес был 42 кг. Началась массовая смертность, крематории работали круглые сутки, но справиться с таким количеством трупов были не в состоянии. Часть трупов грузили на повозки, как дрова, и вывозили в котлован песчаного карьера, складывались в штабеля и заливались негашёной известью.

Мне довелось дважды возить трупы в этот карьер. Размером он был больше двух гектар. В первый привоз там было 6 рядов по всей площади карьера, а во второй привоз было уже 10 рядов.

Весь лагерь жил по строгому порядку. Подъем в 7 утра, построение для счета, завтрак, обед и отбой в 22.00. Весь внутренний распорядок в лагере строго поддерживался полицаями из числа предателей нашей страны.

Немцы осуществляли охрану и командовали полицаями. Так было во всех лагерях, которые я прошел в Германии, Франции, Бельгии.

Помимо голода, холода нас беспощадно жрали вши.

Выбраться из ада концлагеря можно было только двумя путями. Один путь – в крематорий, другой – попасть на работу.

На работу брали только тех, кто мог на испытательном плацу пробежать или доплестись дистанцию около 100 метров. На упавших людей, не добежавших до финиша, спускали собак и обратно отправляли в бараки.

Мне удалось чудом достичь финиша испытательной дистанции, и я попал в рабочую команду. В количестве более ста человек нас привезли в лагерь около города Оберхаузен. Пленники лагеря работали на угольных шахтах. Так я стал шахтером.

Шахта «Цехи-Якоби» почти полностью работала трудом военнопленных. В нашей лаве работало 60 военнопленных и только 12 человек немцев-шахтеров. Лава располагалась на глубине 800 метров. Шахта давала до 12 тысяч тонн угля в сутки. Техники безопасности для военнопленных, работающих в шахте, не существовало – нас давило, убивало и калечило. Суточная норма питания: два раза баланды по 700 грамм, хлеб без опилок – 400 грамм, маргарин – 10 грамм, сахарин 10 грамм. Баланда из очищенных овощей.

Шахта находилась на окраине города, лагерь находился на другом конце города, а поэтому колонны водили через город под усиленной охраной. А чтобы не было каких-либо побегов, нас вели в «ходящей» загородке из колючей проволоки. «ходящая» загородка высотой около метра и длиной на всю колонну. Стоящие пленные по краям брали в руки «Ходящую» загородку и несли её до самого шахтерского двора.

Охрана сдавал колонну надзирателям шахты, а по окончании смены вновь принимали по счету от надзирателей.

В раздаточной нам давали шахтерские лампы (аккумуляторные), вес одной лампы 4-5 килограмм.

Клетями нас опускали через ствол в штрек, в штреках курсировали электровозы с вагонетками от лав к грузовому стволу, по которому поднимался уголь наверх (на гора). Этими же электровозами нас подвозили к лавам. Перед лавой мастер вручал на двоих инструменты (топор, пилу, крепежный молоток, стальные клинья). Мы были настолько истощены, что выданный нам инструмент ели-ели могли дотащить до забоя.

В забое на двоих выдавался отбойный молоток для бурения угля.  Вес молотка 16-18 кг. Около одного месяца работал в забое высотой 60-70 сантиметров. В основном работали на коленках. Вся одежда была порвана и нам выдали пиджаки, брюки, снятые с расстреливаемых граждан еврейской национальности.

Потом нас перевели в новую лаву высотой 1,8-2 метра. Нам стали устанавливать норму на двоих. Длина прогона 5-6 метров, глубина выработки забоя 4 метра и высотой около 2-х метров, итого около 50 кубометров, или 60 тонн угля.

Работали по 10-12 часов, пока вся лава по длине 100-110 метров не будет выбита от угля.

Мастера и бригадиры не успевали производить над нами надзор, часто совершали небольшие диверсии, как-то выводили из строя ленточные транспортеры, воздушные трубы и т.д.

Немцы прислали из Силезии поляков-шахтеров к нам в шахты, в качестве надзирателей. Эти наёмники стали на нас покрикивать и бить палками. На это мы ответили своими методами, стали убивать отбойными молотками наёмников и прятать их в отвалах выработки. Через две недели все наёмники были вынуждены вернуться к себе в Польшу.

В феврале месяце 1943 года в лаве была совершена большая диверсия – были выведен из строя накопительный пластинчатый транспортер. Две лавы встали. Гестаповцы решили, что диверсию могли совершить грамотные, и нас, пленных офицеров, в количестве 18 человек отвезли в концлагерь Бухенвальд для допросов. В течение двух недель нас подвергали допросам, пыткам. Содержали нас в одиночных карцерах. Ничего не добились, оставшихся в живых 8 человек из 18-ти отправили на шахту во Францию в маленький городок Мец.

Там мы узнали, что диверсию на шахте совершил пленный француз, хорошо знавший технику, он был расстрелян.

На шахте в городе Меце работало всего военнопленных русских 80 человек, в основном все офицеры. По ходатайству предателя генерала Власова нас, всех офицеров, освободили от подземных работ и отправили в лагерь города Дортмунд. Там генерал Власов со своим штабом стал из пленных офицеров вербовать в свою армию «РОА» (русскую освободительную армию). Находились среди нас добровольцы.

Не желающих служить в РОА стали отправлять в рабочие лагеря. Так в конце 1943 года, когда под Курском и Орлом были разбиты немцы, я оказался в Бельгии, где началось строительство канала для торпед-амфибий, изобретенных немцами. На строительство канала, выходившего в Ла-Манш, было согнано 300 тысяч военнопленных.

Рыли канал вручную лопатами, находясь по колено в ледяной воде в течение всего дня. Начались массовые болезни и, конечно, смерть. От непрерывного пребывания в воде у людей вода проникала под кожу, всё тело разбухало от излишка воды (водянка) и через два-три дня человек погибал.

Мне как-то удалось попасть в бригаду плотников, монтажников, электросварщиков. Мне помогло знание немецкого языка. Бригады эти делали опалубку, плели и сваривали арматуру для строительства надводных ангаров, где должны были укрываться торпеды-амфибии.

Сдачу канала произвели в марте месяце 1944 года. Уцелевших пленных, осталось всего лишь не более 60 тысяч.

В марте месяце 1944 года я попал в рабочую команду из 10 человек. На боевой аэродром около города Липштадт. Там базировались истребители. Наша задача была простая – содержать взлетную полосу в исправном состоянии от почти ежедневных бомбардировок авиации США и Англии. При каждом налете нас гоняли в конец аэродрома, где были вырыты траншеи, в конце траншей были оборудованы железобетонные колпаки с круговым сектором обстрела. В этих колпаках укрывались охранники и во время очередного налета самолетов союзников на аэродром, огнем из автоматов поливали наши траншеи, чтобы мы не могли выскочить из них.

При приближении американских войск, 27 марта 1945 года нас убрали с аэродрома в лагерь № 326. Оттуда 1 апреля 1945 года колоннами численностью 1000 человек на погнали в направлении востока. Офицерские колонны усиленно охранялись конвоирами, собаками и бронемашинами с пулеметной установкой. Гнали нас в течение 11 суток, не давая никакой пищи, по дороге следования голодные люди бросались на попадавшиеся бурты с картошкой, брюквой, кормовой свеклой, кольраби. На каждом бурте оставалось лежать по 10-15 человек застреленных.

Ночевать нас загоняли на огражденные пастбища или сараи для хранения сена.

11 апреля 1945 года, когда был большой привал на обед охранников и собак, ко мне подошел один солдат, им оказался чех. Он передал мне на немецком языке, что идущую впереди нас колонну офицеров в ночь с 10 на 11 апреля всю расстреляли эсэсовцы. Следующая очередь за нашей колонной в ночь с 11 апреля на 12. Эту ужасную весть мне удалось сказать небольшой группе пленных. При построении колоны для дальнейшего следования вся наша группа встала на краю (фланге). Где-то около 19 часов вечера мы стали подходить к лесу, и в этот момент меня толкнули в правое плечо и дали знак бежать в лес. Так нам удалось перестукаться около ста человек. Когда колона зашла в лес, без всякой команды мы кинулись в лес, предварительно сбив идущих конвоиров в кювет.

Лес от дороги находился метрах в двадцати. На нас пустили овчарок, открыли автоматный, пулеметный и ружейный огонь. Бежали, не разбирая ни кустов, ни деревьев; послушались стоны, крики и беспрерывный лай собак. Пробежав лес, я оказался на опушке, где, на моё счастье, оказалась большая куча сухого валежника из сучьев. Закрыв глаза, я как крот полез под эту кучу валежника и стал ждать свою судьбу. Мысль моя работала с молниеносной быстротой.

Слышался лай собак, крики охранников и беспорядочная стрельба с отдельными очередями, это добивали, обнаруженных беглецов. Стрельба становилась реже и до моих ушей дошла команда «Ауф» – встать.

Мне было непонятно, что произошло. Оказывается, когда мы просились в лес, с обратной стороны колоны охранники не могли стрелять по мне, и они открыли огонь по колоне. Таким образом колону уложили на дорогу (асфальт), а теперь её подняли и погнали дальше.

Оставаться мне под кучей валежника было уже опасно, могли весь лес оцепить солдаты, вызванные на помощь охранникам. Когда шум, двигающейся колоны утих, я вылез из своего укрытия и стал по полям удаляться от леса.

Солнце уже село, и рядом со мной никого нет. Зайдя на картофельное поле, селяне стали уже сеять картошку, я стал набирать в сумку картошку, извлекая из земли.

Заметив на поле человека, я подумал – вот и попался, но, к счастью, это оказался такой же беглец, как и я. Им оказался младший лейтенант Миша Крамаренков, астраханец, почти земляк, волжанин. Нас двое, на душе стало спокойнее.

Наметили план дальнейших действий: двигаться ночью, а днем укрываться в лесах, направление избрали – на запад, навстречу союзническим войскам.

Так мы двигались до 14 апреля. В первый день своей неполной свободы 12 апреля мы укрылись в лесу, а там оказалась какая-то небольшая немецкая часть, но, к нашему счастью, где-то часов в 10 утра эту часть обнаружили американские штурмовики и он спешно после окончания налета покинула лес.

14 апреля, после очередной разведки, Миша наткнулся на лесную тропинку и на девушку польку. От неё мы узнали, что невдалеке от леса в населенном пункте, селе, стоят американские танки.

Мы оказались у американцев. В селе было много наших парней и девчат, работающих на бауэров. Это были угнанные ребята с Украины, Белоруссии и других областей, оккупированных немцами.

В одном из поместий, хозяин которой убежал от американцев, мы и остановились. Помывшись и переодевшись, мы через два дня с помощью американцев были доставлены в город Сальц, населением около 30 тысяч, там было наших военнопленных около одной тысячи, расположенных в какой-то бывшей немецкой части. Их в этом городе догнали американцы и освободили. Там я узнал судьбу своей колоны. Её загнали на заминированную баржу и взорвали.

Пробыли мы там до 9 мая 1945 года. 9 мая американцы через Эльбу передали нас нашим частям, в наши передавали американских и английских военнопленных.

Так мы оказались в одной из дивизий наших войск. Всех офицеров и политработников отделили от рядового состава, предали в лагерь для спец проверки. Лагерь был расположен около города Ораиненбурга, концлагерь «Заксенхауз».

Около месяца нас сортировали, а потом эшелоном отправили на Родину. Доставили нас в специальный лагерь, расположенный в лесу под городом Овруч на Украине. Под ширмой запасной дивизии нас собрали свыше 12 тысяч офицеров и стали производить тщательный допрос: кто мы, где попали, что делали в плену. Веры нам никакой, каждый из нас должен найти ещё двух свидетелей из числа бывших пленных, которые должны подтвердить каждый день нахождения тебя в немецких лагерях или в рабочих командах.

Таковых найти было просто невозможно, ибо из каждого десятка пленных в живых осталось по 1-2 человека. Стали земляки поручаться друг за друга, началась путаница. Это был предлог отправить нашего брата в лагеря на длительные сроки.

В этой же запасной дивизии случайно оказался наш бывший комиссар нашей бригады, которого мы сохранили в Бахчисарае от расправы. Он всех защитников города Севастополя собрал к себе в землянку и дал нам строгий наказ, отвечать на все вопросы следователей только за себя, и никаких свидетелей.

Пробыли мы в этой «запасной дивизии» – лагере с мая по 21 декабря 1945 года. Первыми выпустили из этой «дивизии» нас, севастопольцев, в количестве около 70 офицеров по приказу Генералиссимуса Сталина в запас.

Это была уже свобода. За все время нахождения в наших лагерях нам было запрещено сообщать о себе, что ты жив.

Перед самым Новым 1946 годом я, наконец-то, появился дома, как с того света.

Мать, отец и старший брат, вернувшийся раненым с фронта в 1944 году, считали меня погибшим.

В мае месяце 1946 года были организованы курсы подготовки бывших фронтовиков для поступления в Астраханский институт рыбного хозяйства.

В августе месяце 1946 года я поступил в институт, который окончил в 1951 году в декабре месяце.

С 1952 по 1961 год работал в городе Пярну Эстонии на разных должностях: начальником цеха, главным инженером завода, начальником производства рыбокомбината.

В 1953 году 3 января женился на однокурснице Прониной Маргарите Ивановне.

С 1964 года переводом работал в городе Лиепая в ЛБОРФ начальником производства.

С 1983 года ушел на пенсию.

В 1990 году побывал в городе Севастополе, был в музее обороны. В списках защитников города Севастополя себя не нашел, да и всех бывших защитников Города-героя. Которые оказались в плену, никого в списках не оказалось. Все мы были причислены к изменникам Родины по указанию Сталина.

Побывал на месте бывшего концлагеря под Бахчисараем. Все расстрелянные, замученные герои-севастопольцы еще лежат во рве безымянными около Лысой горы, и никому дела нет до их прахов. Вот так-то.

ВЫВОДЫ:

1. Цель фашистских захватчиков по отношению советских граждан была одна – как можно больше уничтожить физически, унизить до скотского состояния, превратить в рабов и предателей.

2. Дружба народов в столь тяжелых, нечеловеческих условиях оказалась на проверку слабая. К концу 1945 года в концлагерях в основном остались русские и белорусы. Остальные национальности нашей великой Родины попали разными путями и уловками немецких спецслужб на службе великого Рейха.

3. Память о миллионах погибших наших солдат, офицеров, комиссаров на фронте, в концлагерях осталась только в ныне живущих фронтовиков и узников лагерей, а также их родственников.

4. Дороже всего для человека, оказавшегося на чужбине, да ещё в неволе это – Родина.

 

Свои воспоминания посвящаю своим детям и внукам.

 

(ПОПИСЬ)

 

ВОЕВОДКИН Федор Илларионович, 1923 года рождения.

 

Рукопись автобиографии Воеводкина Федора Илларионовича хранится у дочери Малик (Воеводкиной) Надежды Федоровны.

 

Рукопись оцифровал Рамазан Назаров

Поисковый Центр «Либава»