Главная » Библиотека » СПАРТАК В КУРЗЕМЕ » 6. ЗЛЕКАС

СПАРТАК В КУРЗЕМЕ

Документальная повесть

 

Францис Никодимович Рекшня

Харий Андреевич Галинь

 

РИГА «ЛИЕСМА» 1981

 

6. ЗЛЕКАС

 

Комендант Спаре майор Аренс неистовствовал. И было отчего: советские самолеты так точно бомбили эшелоны, будто кто-то не только подавал на тарелочке советскому командованию график движения поездов, но и сообщал о грузах, ведь на санитарные поезда не упало ни одной бомбы! То же самое происходило в обоих портах Курляндского котла — Вентспилсе и Лиепае. Едва в них появлялись корабли — следовало ждать налета советской авиации. Как только караван судов под покровом ночи попытался выскользнуть из морских ворот, — его уже подстерегли советские подлодки и торпедные катера, бомбардировщики и истребители, Ничего нельзя было предпринять в тайне от противника.

После очередного разноса у начальства майор Аренс честил на чем свет своих подчиненных, угрожая им полевым судом.

— Олухи, головотяпы, у вас одно на уме — глушить водку да жрать до умопомрачения, а деловой-то хватки — ни на грош! Не справиться с какой-то горсткой слабо вооруженных бандитов и шпионов!

Комендант испробовал все средства, вплоть до того, что стал посылать в лес на разведку своего личного шофера Эйжена Канберга и шпика Роберта Имертрейса, бывших надзирателей Елгавской тюрьмы.

День и ночь ищейки бродили по Плучскому и Кадарскому болотам, шныряли по лесам вдоль Абавы, Усмы и Ренды, по хуторам, искали партизан и парашютистов, но, на свое счастье, никого не нашли, не то не слыхать бы Аренсу и таких докладов:

— Нам не удалось установить, где находятся партизаны. Они часто перемещаются. Жители округи о них ничего не сообщают. С большим трудом удалось выяснить, что «Красная стрела» — мощный и законспирированный партизанский отряд, который действует совместно с парашютистами, привлекая в свои ряды скрывающихся легионеров, курельцев, убежавших из концлагерей военнопленных. Вооружение хорошее. От открытого боя уклоняются, занимаются одной разведкой.

Аренс молчал, ожидая, что еще скажут особо доверенные лица, ведь все это он знал и сам. Однако оба бывших тюремных надзирателя молчали.

— У вас все? — спокойно, даже чересчур спокойно спросил Аренс.

— Так точно, — чуть ли не враз ответили Канберг и Имертрейс.

Тут Аренс разъярился:

— На фронт — понюхать пороху! Тряпки, заячьи души! Две недели ходили вокруг «Красной стрелы», как коты вокруг горячего, и пришли ни с чем! То, что вы тут нагородили, гроша ломаного не стоит. Партизаны не только не уклоняются от боя, они теперь сами все чаще нападают. Примеров тому сколько угодно.

— Трудно докопаться, местные жители чужим ничего не рассказывают, уверяют, что не знают ничего, — оправдывался Имертрейс.

— Глупости, — загремел Аренс. — Должны быть и такие, кто охотно расскажет и о вооружении «Красной стрелы», и о численности, и имена командиров назовет. Один — чтобы спасти свою шкуру, другой — за золото, третий — за буханку хлеба. Надо только получше поискать. Любого человека можно склонить к предательству, только подход должен быть правильный.

— Не так это просто, — снова нетвердо возразил Канберг.

— Глупости! — сердито оборвал его Аренс.

Очевидно, Аренсу и самому было ясно, что ищейкам, которыми он располагал, не подступиться к «Красной стреле», поэтому комендант оборудовал вблизи лесных массивов в поселках, на отдельных хуторах, на пожарных вышках и маяках специальные наблюдательные пункты, с которых дежурные из вспомогательных полицейских частей днем, а еще больше ночью отмечали появление самолетов, а также разного рода сигнализацию — ракетами и другими средствами. Иногда дежурные за ночь засекали до двадцати всевозможных световых сигналов, изредка удавалось даже установить место, откуда они подавались, но никогда — разгадать их назначение.

Мачинь не мог не заметить активности гитлеровцев. Его помощники из различных источников собирали сведения о действиях врага. Сведения становились все тревожнее, они свидетельствовали, что гитлеровцы готовят какую-то крупную акцию. Поэтому Мачинь срочно предупредил партизан быть особенно бдительными и приказал находиться в постоянной боевой готовности, усилил разведку, расставил наблюдательные посты по опушкам, сам обходил помощников, связных, сочувствующих и инструктировал их. Своего лучшего разведчика Венеру — Жаниса Аберсона — отправил в «Межини», где подозрительно зашевелились эсэсовцы.

Венера не вернулся. Это встревожило Мачиня, оботстрило его внимание.

Ранним утром шестого декабря, когда над абавскими лесами задул ледяной, промозглый западный ветер, над вершинами деревьев показались немецкие самолеты-разведчики, по проселкам и лесным дорогам двинулись воинские колонны, потянулись цепочки обозов.

Широким фронтом началось прочесывание болот, лесов, полей и хуторов по берегам реки Абавы и озера Усма.

Тогда Мачинь не знал еще, что этой операцией предполагалось навсегда очистить Северную Курземе от «нежелательных элементов», в связи с чем в ней были заняты очень большие воинские силы — отряды коменданта тыла 16-й армии генерал-лейтенанта Германа Фишера, многие части латышской и немецкой полиции, армии и войск пограничной охраны.

Особую заградительную линию вдоль реки Венты образовали отряды коменданта Сабиле генерала Йозефа Рупрехта, коменданта Кулдиги генерала Ганса Кипера, коменданта Талсов полковника фон Исендорфа и коменданта Спаре майора Бенедикта Аренса; вдоль реки Абавы такую же линию образовали дежурные роты и поднимаемые по тревоге взводы вентспилсской и талсинской полиции, 660-й полицейский батальон под командованием майора Вольфа фон Бетигера, группа рендской комендатуры, рота полицейских капитана Веломана из Кулдиги. С севера лесной массив был перекрыт отрядами погранохраны и частями немецкой армии.

В своем отчете Мачинь определил численность карательной экспедиции против партизан и разведчиков «Красной стрелы» примерно в десять тысяч гитлеровцев.

Когда было блокировано несколько десятков квадратных километров леса, батальон 16-го полицейского полка под командованием капитана Хелда перешел в наступление. Но, хотя батальон был составлен из отъявленных головорезов, никакой атаки не получилось, так как эсэсовцы не знали точного местонахождения ни партизан «Красной стрелы», ни людей Рубениса. По лесу, как обычно при прочесывании, двигалась цепь солдат, притом без всяких результатов. Продолжать наступление ночью эсэсовцы не решились, опасаясь встречи с партизанами, поэтому Хелд испросил разрешения у самого Еккельна занять оборону до утра. Еккельн, однако, приказал продолжать наступление, ибо кольцо окружения, как он считал, уже стянулось до пяти километров в диаметре.

Западный ветер притих, и на темном небе, словно крупные зерна ржи, светились звезды, а по лесу разносился треск пулеметов, лай автоматов, уханье минометов.

Но вот заслышались голоса немецких солдат и лай овчарок.

Неподалеку от «Дзилнас» гитлеровцы были встречены неожиданным и сильным огнем рубенисовцев.

Гитлеровцы открыли встречный огонь, но нестройно, так как батальонцам с первого залпа удалось уложить командира полицаев капитана Хелда, оберштурмфюрера Курта Краузе — бывшего коменданта саласпилсского концлагеря и нескольких других офицеров. Было убито также довольно много солдат и унтер-офицеров.

Оберштурмфюрер Курт Краузе, прежде чем бежать в Курземе, по заданию самого Ланге — начальника полиции безопасности Латвии — руководил специальным отрядом, который, чтобы скрыть следы преступления гитлеровцев, откапывал и сжигал трупы умерщвленных. Этот отряд носил шифрованное название «Коммандо 1005».

Гитлеровцы постепенно пришли в себя, подтянули дополнительные силы и устремились в узкий перешеек между рекой Абавой и Плучским болотом. Здесь находились партизаны «Красной стрелы». Гитлеровцы шумно перекрикивались, вслепую палили из пулеметов, автоматов и минометов. Где-то недалеко строчил крупнокалиберный пулемет. Партизаны чутко следили за перемещениями противника. Когда гитлеровцы сгрудились в тесном проходе и подошли совсем близко, Семенов скомандовал:

— Огонь!

Настоящий град пуль обрушился на противника, и гитлеровцы заметались в панике. Лишь небольшая горстка эсэсовцев пыталась оказывать сопротивление. Тогда Семенов поднял партизан в атаку. Фашисты ударились в бегство. По данным официальных отчетов, гитлеровцы оставили на поле боя примерно восемьдесят погибших, два станковых пулемета, три самозарядных винтовки, один гранатомет, десять автоматов, двадцать винтовок, четыре ящика патронов, несколько гранат. Партизаны собрали все эти трофеи и направились в рендские леса, уже прочесанные гитлеровцами. По обочинам лесных дорог то и дело попадались плакаты; «Ахтунг! Бандитен!»

Для большей безопасности было решено укрыться на топком Кадарском болоте.

Через Абаву партизаны переправились возле «Браслиней» на крестьянской плоскодонке. Чтобы опробовать лодку и разведать обстановку на том берегу, командир «Красной стрелы» Владимир Семенов отправился в путь с первой группой. По быстроводной реке шла шуга. В темноте лодка накренилась и опрокинулась. Владимир Семенов вместе со своим адъютантом Ефимом Тихоновым были слишком плотно одеты и не смогли справиться с течением.

Так погиб первый командир героической «Красной стрелы» даугавпилсец Владимир Семенов.

«Беда никогда не приходит одна, — узнав о трагическом происшествии, позднее думал Мачинь. — Сперва не вернулся наш лучший информатор Венера, теперь партизанский отряд потерял командира. Ну, Венера еще может вернуться. Может, Жаниса задержала карательная экспедиция или наша передислокация, а вот Владимира уже не вернешь. Молод еще был, слишком смел и горяч. Правда, командиру положено показывать пример, но разве именно командиру партизанского отряда нужно было первым идти в разведку на тот берег? Поздно теперь рассуждать. А как жаль! Жаль Володи...»

Когда эсэсовцы утром возобновили наступление, то задержали лишь нескольких заблудившихся женщин, немногих курельцев, неприкаянно скитавшихся кругом, не желая ни присоединиться к «Красной стреле», ни явиться в качестве дезертиров в комендатуру. На курельцах-то и сорвали зло эсэсовцы; всех их без суда поставили к ближайшему дереву. Так карательная экспедиция имела хоть видимость успеха, да и численность ликвидированных «бандитов» возросла.

В придачу ко всему эсэсовцы обнаружили множество прокламаций на немецком языке. Их в эту ночь, как и в предыдущие, разбросали советские ночные бомбардировщики.

«Капитуляция — единственный путь к прекращению напрасного кровопролития. В ближайшее время вы будете полностью разгромлены. Такова судьба немецкой армии: под Сталинградом, под Черкассами, в Крыму, в Белоруссии, под Яссами, в Будапеште, в Познани — повсюду напрасно гибли немецкие солдаты. Только тем, кто сдался в плен, удалось спасти свою жизнь. То же самое ждет вас в Курляндии, Восточной Пруссии, Померании: кто сдастся — будет жить, кто будет продолжать борьбу — умрет за уже проигранное дело».

Руководство карательной экспедиции попыталось создать второе кольцо окружения. Но и это не помогло — партизаны были уже слишком далеко от зоны действия карательной экспедиции. Потерпев поражение в бою с вооруженным партизанским отрядом, фюреры карательной экспедиции обрушили свою ярость на мирное население, чтобы хоть как-то оправдать напрасную трату столь крупных сил.

Вот что свидетельствовал один немецкий врач после капитуляции группы армий «Север».

«Генерал-лейтенант СС Юнклаус приказал мне погрузить в санитарную машину ящики с боеприпасами и следовать за ним. Мы двинулись по лесной дороге. Юнклаус приказал остановиться на отходившей вправо тропинке под тем предлогом, что туда будут доставлять раненых. Мы простояли несколько часов, однако никто не появлялся. Очевидно, никто не знал нашего расположения...

Наконец на своей автомашине приехал Юнклаус и распорядился передислоцировать перевязочный пункт в дом лесника, так как операция затягивалась. Я вошел в дом и попросил предоставить мне комнату для перевязочного пункта... Находясь в глубоком тылу и опасаясь возможного нападения партизан, я попросил установить телефонный аппарат... Появился пожилой полицмейстер, непригодный к маршу. Я принял его. В доме лесника находилось девять гражданских лиц: лесник с женой, сыном и дочерью, дедушка и бабушка, две родственницы из Риги и еще кто-то. Завязалась дружеская беседа. Нас пригласили отужинать. Мы сидели за общим столом, пили кофе. Обе рижанки (по всей вероятности, сестры жены лесника) рассказывали о своей жизни, показывали фотографии. Они сказали, что их мужья находятся в Лиепае... Дочь лесника играла в шахматы с шофером... Непринужденную беседу внезапно прервал условленный для перевязочного пункта телефонный звонок. Я взял трубку.

— Говорит Юнклаус. Скажите, доктор, у вас есть раненые?

— Только один пожилой полицмейстер, генерал-лейтенант, — ответил я.

— Сколько гражданских лиц в вашем доме?

Я наскоро сосчитал и ответил:

— Девять человек, генерал-лейтенант.

— Эти люди подозреваются в сотрудничестве с партизанами. Их надо ликвидировать.

— Это невозможно. Одну минуту, я не один в комнате.

Все заметили, что происходит нечто необычное. Я попросил гражданских лиц покинуть помещение, так как у меня служебный разговор. Все ушли, остались только мои санитары. Пожилому полицмейстеру я поручил следить за тем, чтобы никто не вошел в комнату и не подслушал разговора. Затем снова взял трубку.

— Теперь, генерал-лейтенант, я один и могу говорить открыто. Эти люди, на мой взгляд, вполне безобидны, даже дружелюбно настроены. Две женщины собираются выехать в Германию вместе со своими мужьями, которые в настоящее время находятся в Лиепае.

— Это вам только кажется. Вы себе и представить не можете, какая сложилась ситуация. Но об этом — позже. Скажите, сколько у вас людей?

— Я сам, двое санитаров, шофер и один раненый полицмейстер.

Стало быть, вас пятеро. Слушайте мой приказ; своими силами ликвидируйте и закопайте всех гражданских лиц. По окончании операции, перед уходом, сожгите дом. Вы меня поняли?

— Приказ мне не понятен. Я не строевой офицер, и как врач я подлежал бы наказанию согласно Женевской конвенции, если бы пошел на это.

— Скажите, вы служите в батальоне Хелда?

— Так точно!

— Вы знаете, что ваш командир сегодня убит?

— Так точно!

— Разве у вас нимало нет чувства офицерской солидарности? Жду вашего доклада об исполнении приказа».

Врач, пo его словам, начал размышлять:

«Уничтожить людей, с которыми я, словно с братьями и сестрами, сидел за одним столом! Притом я вполне убежден в невиновности и безобидности этих людей. Однако следует считаться с тем, что Юнклаус привлечет меня к ответственности за непослушание».

Пока врач терзался сомнениями — выполнять или не выполнять приказ генерал-лейтенанта СС Юнклауса, прошло минут двадцать. Тут вновь зазвонил полевой телефон.

— Перевязочный пункт?

— Так точно! — ответил врач.

— Говорит адъютант Хелда лейтенант Фогт. Господин капитан, можете не беспокоиться, дело уладим мы сами.

— Разве вы знаете, что здесь у нас?

— Да, мы знаем. Сейчас к вам прибудут наши люди и все устроят.

Через добрых полчаса явилось семеро эсэсовцев во главе с гауптвахмистром.

Дюжий гауптвахмистр, задрав свой и без того вздернутый нос, спросил у врача, какое приказание отдал ему Юнклаус.

Врач повторил приказание и прибавил, что оно еще не исполнено. Гауптвахмистр вышел и о чем-то посовещался с эсасовцами. Вернувшись в дом, они схватили под руки лесника и его сына и вывели на двор. Вскоре послышались выстрелы. Врач понял, что там убивают людей.

Расстреляв всех, гауптвахмистр возвратился мрачный и взволнованный.

Врач спросил, что произошло.

Гауптвахмистр ответил:

— Когда я пересчитал трупы, то вместо девяти оказалось всего семь, двое исчезли. Теперь Юнклаус как пить дать, упечет меня под полевой суд и прикажет прикончить взамен тех двоих. Позвоните вы ему, пожалуйста.

Врач позвонил. Сообщение принял какой-то подполковник и посоветовал явиться с докладом лично.

Утром врач направился на командный пункт батальона.

Юнклаусу уже было известно, что вместо девяти трупов обнаружено только семь. Его разговор с врачом был прерван телефонным звонком. Санитар Георг, остававшийся в доме лесника, вызывал врача к аппарату.

— За дверью двое мужчин. Говорят — приехали из Лиепаи, хотят увидеться со своими женами. А я тут один, пустить их в дом не могу. Что делать?

— Я тоже не знаю.

— С кем вы говорите? — вмешался Юнклаус.

— Докладывает мой санитар: из Лиепаи прибыли двое мужчин, разыскивают своих жен.

Юнклаус взял трубку:

— Скажите тем двоим, пусть обождут. Мы им покажем...

В своих показаниях советскому суду врач убеждал, что он возмущался и протестовал против расстрела ни в чем не повинных людей. Пытался объяснить, что это противоречит принципам Международного Красного Креста и Женевской конвенции. Ответом было ледяное молчание.

Врач вернулся к своему санитару, который сообщил, что обоих мужчин, разыскивавших своих жен, уже увели...

Вот что сообщил капитан медицинской службы, врач, которому совесть и Женевская конвенция не мешали перевозить боеприпасы в машине под красным крестом, однако не позволили самому своими руками лишить жизни неповинных людей. Пусть убивают другие, он за них не ответчик. А вот предупредить обреченных на смерть совесть не надоумила...

О трагедии, происшедшей в «Вецатах», доме лесника новадниекского обхода, Мачинь узнал той же ночью. Проверяя посты, он на опушке леса услыхал пронзительный стон.

— Спасите, люди добрые, спасите!

— Адам, погляди, что там происходит! — приказал Мачинь.

Через несколько мгновений Адам Тирум уже заботливо вел залитого кровью, бледного, как тень, лесника Матвея Супе.

— Матвей, что с тобой? — всполошился Мачинь.

— Явился с того света, — отвечал Супе, придя в себя.

— Что случилось?

— У меня в доме остановился какой-то врач с санитарами, — рассказывал Супе. — Среди ночи вломились эсэсовцы. Не говоря ни слова, заломили мне и сыну руки за спину, связали и вытолкали из избы. Посвечивая фонариками, довели до опушки и начали палить нам в спину из пистолетов. Мы оба упали. Эсэсовцы решили, что с нами покончено, и ушли. Сын рядом хрипел, захлебывался кровью. Мне удалось из кармана брюк вытащить нож, разрезать веревки. Бросился к сыну, а он уже неживой. Оттащил я его чуток в сторону, а сам — в кусты. Сижу, слышу — опять несколько выстрелов и крики.

У Мачиня дрожь пробежала по телу, однако спасти семью Супе он уже не мог — все были уничтожены. Чудом спаслась еще в «Вецатах» свояченица Матвея Супе, Изабелла Коклача.

Она вспоминает:

— Я гостила у родителей в «Вецатах» Злекской волости, где надеялась среди родных дождаться окончания войны. На хуторе находились мой отец Виктор Коклач, мать Барбала Коклача, сестра Анна Супе, зять Матвей Супе, сестрины дети Лидия и Янис и жена двоюродного брата Паулина Сарве.

Вечером восьмого декабря в «Вецаты» ворвались вооруженные эсэсовцы с черепами на фуражках. Эсэсовцы согнали нас в одну комнату. Потом они связали на спине руки Матвею Супе и его сыну Янису и увели их. Вскоре раздались выстрелы. Через несколько минут эсэсовцы вернулись и приказали нам выходить. Когда мы дошли до ближайшей опушки, сзади засветились карманные фонарики, грянул выстрел, другой, третий... Шею обожгла боль, я упала на землю, но сознания не потеряла. Луч карманного фонарика блеснул мне в глаза. Какой-то эсэсовец, приподняв мою откинутую руку, сказал; «Гут! Капут!» Когда шаги затихли вдали, я поднялась и побежала в лес. От волнения я ослабела, не могла убежать далеко и села. Рана сильно кровоточила. Я перевязала ее косынкой, потом опять услышала выстрелы и стоны. Боясь, как бы не стали меня искать, я поспешила дальше в лес и провела там целые сутки. Одета я была легко, в одном платье, но холода не чувствовала.

Подобное варварство творилось повсюду. Эсэсовцы перестреляли жителей на хуторах «Дижкири», «Вевери», «Граужи», «Мурниеки» и сожгли строения. Было расстреляно свыше полутора сотен человек. Это были местные жители, беженцы из других уголков Латвии, легионеры, захваченные во время акций «чистки», дезертиры из отряда Курелиса. Десятки людей были схвачены и переданы в распоряжение кулдигского СД. Оттуда тоже ни один не вернулся.

Но это было лишь начало. После войны стало известно, что Еккельн отдал приказ сжечь все дома и истребить всех людей независимо от пола и возраста на двадцатипятикилометровой полосе вдоль юго-западного берега озера Усмы. Вот какого страху нагнала на обер-шефа полиции организованная Мачинем «Красная стрела». Однако наступление Красной Армии вынудило немецкое командование оттянуть воинские части и карательные подразделения к фронту, и Еккельн. отменил приказ.

Группенфюреры и генералы, руководившие «Злекской операцией», совещались, оценивали результаты и обменивались мыслями перед докладом командованию.

Первым выступил комендант тыла 16-й армии генерал Герман Фишер, который еще в первую мировую войну был участником нападения кайзеровской Герман на на нейтральную Бельгию, в апреле 1940 года как командир полка 196-й пехотной дивизии участвовал в десанте на норвежский берег, а в 1943 году командовал дивизией в войне с югославскими партизанами Он заявил;

— Мой предшественник на посту коменданта тыла 16-й армии генерал-лейтенант фон Кренцкий в мае и июне 1944 года руководил операцией против партизан в районе Дриссы. Его частями была окружена примерно тысяча двести партизан. Ночью партизаны прорвали кольцо, разгромили штаб и обоз одного из полков и скрылись в юго-западном направлении. А фон Кренцкий доложил командованию, что взял в плен около восьмисот партизан и что из окружения вырвалось не более трехсот человек. Когда представитель тайной полевой полиции (ГФП) явился допрашивать пленных партизан, открылось, что ни одного партизана нет, — под видом таковых захвачены местные жители из района действия карательной экспедиции. Но никто не осудил подобных действий. Напротив, в сообщении нашего главнокомандования результат этой экспедиции был расценен как крупная победа над партизанами. Как видите, — подытожил свои воспоминания Герман Фишер, — главное — уметь написать рапорт.

— Осенью сорок третьего, когда я служил комендантом старинного русского города Порхова, — припомнил и комендант Сабиле генерал Йозеф Рупрехт, — как-то взорвали кинотеатр. Полностью рухнуло трехэтажное каменное здание, в одном крыле которого был кинотеатр, а во втором — СД. Убито и ранено было тогда примерно триста пятьдесят солдат и офицеров вермахта, СД, оперативной группы и абвера, так как взрыв случился как раз во время сеанса. Несколько дней солдаты разбирали развалины и убирали трупы.

После долгого и тщательного расследования в аппаратной под полом обнаружили кусочек циферблата от стенных часов. Начали разыскивать киномеханика. Его тяжелораненый помощник утверждал, что киномеханик, помнится даже, что его звали Михаил Петров, — во время сеанса незадолго до взрыва вышел вон, уверив, что скоро вернется. Жандармы тут же отправились к Петрову на квартиру. Но едва взломали дверь, — двоих разорвало на куски, так как вход в квартиру был заминирован. Петрова разыскать не удалось. Наверное, сбежал к партизанам. Мы арестовали и вывезли в Германию несколько сот мужчин. А начальству представили победный рапорт.

Делились воспоминаниями один, другой... Группенфюреры и генералы результаты Злекской операции оценили положительно...

Двенадцатого декабря в Лиепае обергруппенфюрер Еккельн и его заместитель генерал-лейтенант Юнклаус пригласили для беседы группенфюрера Бангерского и штандартенфюрера Ласманиса. Стенографическая запись беседы сохранилась.

Разговор начал Еккельн,

— Вчера я вернулся из Талсов, где было предано земле восемнадцать военнослужащих СД, павших в боях с бандитами. В их числе и командир батальона Хелд, образцово сражавшийся у Волхова, в Белоруссии, Литве, Латвии. Мне это было очень больно.

Бангерский. Я только что воротился из Германии, где инспектировал воинские подразделения, поэтому не в курсе событий. В каком районе произошли бои с бандитами?

Еккельн на карте показывает места, где партизаны «Красной стрелы» были окружены и с боями прорвались на восток.

Еккельн. Деятельность группы Курелиса произвела нежелательное впечатление на психологию местных жителей. Курелис принял мои условия, но его штаб сопротивляется реализации моих распоряжений. В лесах теперь стало еще больше бандитов, дезертиров и лиц, уклоняющихся от призыва в армию. Поэтому я и настаивал на этих переговорах: вы единственный, кто в Курляндии еще имеет какое-то влияние. Необходимо улучшить политическое настроение населения, а также выпустить воззвание, чтобы латыши вышли из лесов, не проливали кровь понапрасну...

Бангерский. Я готов это сделать. Прошу только дать мне возможность самостоятельно действовать и выполнять свои обещания. Мне известно, что в бандах находятся не только латыши, но и немецкие дезертиры.

Еккельн. И в Германии до 1933 года были коммунисты. Многие до сих пор не изменили своих взглядов, потому и бегут из немецкой армии. В сообщениях в Берлин я не упоминал фамилий латышей. Тех, что уклонялись от призыва в армию или дезертировали из полиции порядка и 15-й дивизии, не желая ехать в Германию, можно было бы оставить без наказания. Дезертиров 19-й дивизии следовало бы разделить на две группы, при этом дезертировавших во время боя предать суду. Эти вопросы вы решайте самостоятельно. Что касается немцев, дезертировавших из армии, то их расстреливают.

Бангерский. Известно ли вам, что немецкие инстанции в Курляндии многим лицам выдали удостоверения на право вербовки латышей для выполнения секретных заданий? Такие удостоверения были выданы также Курелису и Упелниеку. Они вербовали людей большей частью среди дезертиров. Пока будет существовать такой порядок, сборные пункты латышей не смогут успешно работать.

Еккельн. Эти вопросы решайте сами. Вербовать дезертиров для выполнения особых заданий можно только с вашего ведома. Я говорил с главнокомандующим генералом Шернером. Сегодня сообщу, когда он сможет вас принять, чтобы еще раз обсудить все эти вопросы до моего отъезда в Германию.

Бангерский. Я сделаю все возможное. Надо только улучшить работу немецких инстанций. Недавно ко мне поступила жалоба от беженцев: двенадцатилетних детей отрывают от семьи и посылают в Восточную Пруссию на рытье траншей,

Еккельн. И по этому вопросу использую возможность посоветоваться с соответствующими немецкими инстанциями в Берлине.

Бангерский. Благодарю.

Еккельн. Прошу прислать мне проект обращения, чтобы я мог ознакомиться с ним до поездки к генералу Шернеру. Имеются ли у вас еще вопросы?

Бангерский. Немецкие учреждения назначают начальников уездной полиции без согласования с латышскими учреждениями. Пример тому — дело Эйхелиса и Вейде.

Еккельн. Пожалуйста, внесите свои предложения. Я их учту.

 

Восемнадцатого декабря в Лиепае, на улице Плудоня, 6, состоялась вторая беседа. В ней участвовали Еккельн, группенфюрер Беренд, Бангерский, штандартенфюрер Аасманис и майор Меднис.

Прежде всего Бангерский вручил Еккельну копию письма, которое он намеревался отправить главнокомандующему группы «Север» Шернеру. В письме говорилось, что он, Бангерский, в настоящих условиях гражданского управления не может взять на себя никаких новых обязанностей в дополнение к должности генерального инспектора легиона.

Еккельн прочел письмо и ответил:

— Я очень хорошо понимаю вашу просьбу, но никаких дополнительных полномочий дать вам не могу. Прошу вас делать все возможное в интересах общего дела... Вы единственный, кто здесь хоть сколько-то в силах спасти положение. Знаю, что в нашей работе имеются некоторые недостатки. О них сейчас не стоит говорить. Надо думать о победе. Противник стянул несколько штурмовых армий, чтобы завоевать это пространство. Близится момент наивысшего напряжения. Нашим войскам доставляется новое оружие. Курляндия является большой угрозой для врага с фланга. Я верю в победу так же, как и вы. Удар из Курляндии и одновременно из Восточной Пруссии обеспечит окружение врага. Всем известно, что русские ничего не имеют за фронтом. Рейхсфюрер мобилизовал все силы. Ваша задача, в свою очередь, — использовать все возможности для победы...

Бангерский. Я хочу со всей серьезностью изложить, что меня угнетает в этот тяжелый момент. Я всегда работал добросовестно и не считался с трудностями в работе. Знаю, что вождь и рейхсфюрер хотят самого наилучшего, но есть некоторые мелочи, которых народ не понимает. В Восточной Пруссии части 15-й дивизии используются на строительных работах, двенадцатилетних мальчиков заставляют рыть траншею В Германии латышам в паспортах делают отметку «неопределенное подданство». Поступают жалобы на грубое обращение немцев с латышскими беженцами. Газета «Данцигер Форпостен» 21 сентября писала, что Прибалтийские государства являются пространством для немецкой колонизации.

Еккельн. Использование латышских воинских подразделений на строительных работах в Восточной Пруссии — это временное явление. Возможно, что укрепления даже не понадобятся, однако сейчас надо делать все, чтобы защитить рейх. Ошибки прежних лет должны быть искоренены. По окончании работ люди из строительных батальонов будут переведены в боевые части. Теперь, после событий 20 июля, когда силы сосредоточены в руках рейхсфюрера, Германия готовит новый мощный удар на узком участке. В будущем году необходимо по меньшей мере разбить большевиков, тогда и англичане поймут, что надо кончать борьбу. Установлено, что в России хозяйственная разруха. Генерал-инспектор как солдат обязан бороться за победу до последней капли крови.

Бангерский. Мы прочно связаны с Германией. Даже в том случае, если придется потерять все... Я обещаю сплотить силы и сообща вести борьбу до окончательной победы.

Еккельн. Латышский народ должен сражаться на тех же условиях, что и немцы. Если же что-то выходит за рамки обычного, совершается нечто чрезвычайное, неправильное, — вы должны помочь устранить эти ошибки. Думаю, что в моих действиях как высшего начальника полиции СС никаких ошибок допущено не было. Мне думается, в борьбу следует вовлечь всех, кто может держать в руках оружие, Женщины обязаны работать в военной промышленности. Войну надо выиграть во что бы то ни стало, нравится это кому-то или нет. Всех необходимо втянуть в войну. Вы должны делать все, чтобы крепить веру в победу. История ваших заслуг не забудет.

Бангерский. Буду делать все, что в моих силах. Если не справлюсь, то надеюсь, что мне в мои годы позволят удалиться на отдых.

Еккельн. Я имел встречу с командующим шестого корпуса Крюгером. Все солдаты готовы вас поддержать. Этого требую я, этого требуют также рейхсфюрер и мой преемник группенфюрер Беренд. Я получаю пост государственного масштаба, поэтому надеюсь, что смогу этот вопрос решить в благоприятном для вас направлении. Я провел здесь три года. Чувствовал себя хорошо. Сделаю для вашей пользы все, что смогу.

Бангерский благодарит Еккельна за все, что было сделано, и за то, что будет сделано в дальнейшем. Замечает, что это пойдет на благо общему делу.

(Тем не менее заглазно Еккельн не называл Бангерского иначе как старым идиотом, издевался над его тщетными усилиями корчить из себя военного руководителя и государственного деятеля. Объектом особенных насмешек была личная охрана Бангерского, в которую генерал-инспектор отбирал только рослых офицеров, преимущественно из награжденных высокими орденами.)

Бангерский. Кредит, каковым я располагаю, не неисчерпаем. Нельзя взваливать на меня ответственность за гражданский сектор. Если распространятся слухи, что мне даны большие полномочия, а сделать я ничего не смогу, пропадет доверие ко мне...

Еккельн. Я уже тридцать один год в армии. Вся жизнь прошла в боях и борьбе. Поэтому идем без компромиссов к победе. Не столь важно, доживем ли мы лично до победы. Нам в наши годы многого от жизни ждать не приходится. Наше счастье в том, за что мы боремся.

Бангерский. Германия могла бы достичь победы с меньшими жертвами, если бы она больше стремилась к сотрудничеству и меньше применяла силу. Следовало пробудить и двинуть в нужном направлении уже имеющиеся в народе потенциалы. Результаты были бы хорошие.

Еккельн. Нередко случалось, когда солдат исправлял то что испортили политики. Но я не политик, поэтому не могу судить, что было сделано правильно и что неправильно... Я оставляю Латвию с сожалением. Однако солдат обязан повиноваться. Я охотно посетил бы свободную Латвию после войны...

Таким образом, в обеих беседах Бангерского с Еккельном — ни слова о трагедии в Злекас, о невинных жертвах. Одно лишь выклянчивание власти, больших полномочий...

Быть может, Бангерский не знал о событиях в Злекас? После смерти генерала были опубликованы его записки, в которых нас могут заинтересовать два фрагмента.

«Сожжены хутора со всеми жителями: «Дижкири», «Зилумы», «Вевери», «Граужи», «Мурниеки». Якобы 60 скелетов, по немецким сведениям — 30 скелетов».

«Не похоже, что на латышей смотрят как на дружественный народ, скорее — как на противника, с которым поступают, не считаясь с правовыми нормами».

Еккельн действительно после войны вернулся в свободную Латвию, да только под конвоем. Здесь ему пришлось держать ответ за все злодеяния против советских людей, в том числе за преступления, которые по его личному распоряжению совершились в Злекской волости.

Военный трибунал приговорил Еккельна и еще семерых фашистских генералов к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение 3 февраля 1946 года в Риге, на площади Победы.

Над самой землей струились змеистые снежные вихри; их, будто играючи, свивал сильный северик. Но ручьи не замерзали и казались матово-черными среди белых берегов. Лес стал студеным, неприветливым, люди из «Красной стрелы» и спартаковцы после переправы через Абаву какое-то время укрывались невдалеке от своих помощников в рощах, заросших кустами оврагах, в болотных излучинах, беспрестанно меняя расположение. Подыскав место посуше, они остановились на отдых в густом ельнике, выставили посты и здесь же заночевали. Ночь прошла спокойно.

Наутро, когда отряд уже собирался двигаться дальше, постовой доложил, что появился какой-то изможденный человек и требует самого командира.

— Веди его сюда, — приказал Мачинь, про себя гадая, кто бы это мог быть.

Перед Мачинем, весь в снегу, продрогший, обросший бородой, предстал Жанис Аберсон — Венера.

— Долгожданный ты мой! — радостно воскликнул Мачинь и немедля велел вестовому принести кружку горячего, крепкого чаю.

Жанис Аберсон бессильно опустился на чурбак и маленькими глотками жадно прихлебывал горячее питье. Мачинь нетерпеливо ждал, когда он заговорит, но Жанис, благодарно поглядывая на командира, продолжал отпивать из кружки.

— Подкрепиться хочешь? — предложил Мачинь.

—Еще бы, — ответил Жанис. — И от стопочки не откажусь.

— Ну, это немного погодя, — возразил Мачинь. — Будь человеком, расскажи прежде, как ты, откуда?

— С того света, — пробормотал Жанис.

Я так и думал, что дело неладно.

Согревшись горячим чаем и перекусив, Жанис Аберсон наконец немного отошел и начал рассказывать.

Я шел в «Межини» на встречу с Индрикисом Букой. И у самого его дома словно кур во щи попал прямо эсэсовцам в лапы. Там были стянуты большие силы — собирались лес прочесывать. Отобрали у меня пистолет, две тысячи марок, что мне выдали на дорогу, и отвели в «Биежи».

— «Биежи», «Биежи»... — Мачинь сразу вспомнил; — Мы же хозяина этого хутора Криша Бубиндуса приговорили к смертной казни за предательство родины и народа, за подлые дела против местных жителей.

— А он успел удрать в Кулдигу, — сердито возразил Жанис Аберсон, — и теперь заявился на свой бывший хутор проводником СД. Криш Бубиндус, как завидел меня, сразу заявил: «Это как раз та птичка, какую надо». Тогда латыш, что вел допрос, начал выведывать, где я добыл оружие, откуда деньги, для какой цели.

— Пистолет нашел в лесу, деньги заработал на рынке, — говорю.

— Каким образом?

— Я кое-что скупил у беженцев, которым надо было срочно выехать в Германию, нашел клиентов и перепродал подороже.

— Ах ты, спекулянт! — кричит он.

Я замолчал, не говорю ни слова.

— Почему не служишь в легионе?

Я решил подольститься к нему, сыграть на доверии.

— Скажу откровенно, выложу всю правду. Я уклоняюсь от службы в легионе, потому-то и прятался в лесу.

— Кто еще скрывается? Кто вас поддерживает? Кто доставляет продовольствие?

— А никто. Один я скрываюсь. Продукты покупаю у чужих, каждый раз у других людей, где придется.

— Врешь, собака! Не скажешь правду, шкуру спущу! Ты из «Красной стрелы»! Куда шел? С каким заданием? Нечего запираться, если жизнь дорога.

— Не знаю я никаких стрел, ни красных, ни черных, ни белых. Один я скрываюсь, один как перст.

— Ах, не скажешь? Тогда получай!

И давай меня мочалить суковатой дубиной куда ни попадя. Чувствую, худо. Одно время казалось даже, что не выдюжу. Я уж решил было назвать им в качестве сообщников партизан кое-кого из тех, кто к гитлеровцам подлаживается, кто для наших опасен. Но эти с дубинкой перестарались — так звезданули по голове, что я на миг потерял сознание.

А как оклемался немного, опять начал все отрицать.

— Кто помогает партизанам? С каким заданием тебя послали? К кому шел?

— Не знаю никаких партизан. Деньги нужны были, чтоб продукты покупать. Пистолет нашел в лесу и оставил себе для защиты, если кто позарится на то немногое, что у меня есть.

— Не скажешь правду, собака, сегодня же поставим к стенке!

— Все мы рано или поздно там будем. Никто от костлявой не спасется. Да ведь война-то скоро кончится. Стоит ли под конец так выслуживаться, цепляться к неповинному человеку?

— Ах ты, дерьмо собачье! Мало получил? Еще захотелось?

— Уж чего-чего, а драк да стрельбы за эти годы натерпелись досыта.

Тогда он так дал мне ногой в живот, что я очнулся уже в темном амбаре, битком набитом людьми. Я узнал Индрикиса Буку, узнал жену Алекса Силиня мать трех детей Марту Муцениеце, лесника Матиса Зихманиса. Остальные были мне незнакомы. Всех их уже обработали той же суковатой дубиной, пытались выбить сведения о партизанах, но все смолчали. На другой день Марту Муцениеце, Индрикиса Буку и -других из амбара увели. Вскоре прозвучали выстрелы. Наверно, расстреляли их. Но почему тогда в амбаре оставили меня и еще одного молодого мужчину, — он говорил, что его приняли за парашютиста. Из «Биежей» нас двоих увезли в «Сисени», сковали наручниками —- мою правую руку с его левой, потом запихали на чердак и замкнули дверь. Там лежал еще третий арестованный, до того избитый, что и встать толком не мог.

«На таких важных птиц господа из Вентспилса желают сами взглянуть», — говорил тот, что допрашивал.

Потолок в доме был засыпан песком и сухими листьями. К счастью, под листьями в одном углу мы нашарили ржавые зубья от бороны и прочий лом; мы пустили их в ход, и наручники удалось сбить. — И Жанис показал свежую ссадину на правом запястье. Этими железяками мы взломали и маленькую дверку в конце чердака. Под ней была прислонена лестница, словно по заказу, чтоб не прыгать с высоты. Но на перекладинах были разложены куски жести, их мы потихоньку убрали на чердак, чтоб потом не загреметь.

Все это мы проделали под громкое пенье — внизу пьянствовали вояки из СД. Один раз нам уже подумалось, что ничего не выйдет: из-за угла вдруг показался часовой с винтовкой. Но он только помочился, а открытый люк в темноте не заметил. Мы оба счастливо спустились вниз. Напарник тут же направился на тот берег Абавы, а я начал искать вас. Все время где-то в сердце, в глубине сознания, теплилась надежда, что еще не конец, что на этот раз костлявая обойдет стороной, задумчиво закончил Жанис Аберсон.

Мачинь неколебимо верил Жанису Аберсону, однако порядка ради произвел проверку. Он выяснил, что по делу Жаниса допрашивалась Алиса Бейербаха из «Сисеней». Она подтвердила, что Жанис вместе с каким-то мужчиной был заперт на чердаке дома, откуда ночью бежал. Эсэсовцы с перепою утром ругались, поносили друг друга, шарили по ближним кустам, искали беглецов, но напрасно.

Алиса Бейербаха и ее отчим Фрицис Залковский тоже были информаторами Спартака, и именно Жанис Аберсон привлек их к опасной разведывательной деятельности. Алиса со своим отчимом ездила в Злекас и в Циркале, наблюдала за движением по шоссе. Из дружеских бесед с живущими по соседству она узнавала, на каких хуторах размещались воинские или полицейские подразделения. Очень удобной для разведчиков была сама должность Фрициса Залковского. Работа наблюдателя гидрометеорологической службы была связана с постоянными разъездами — то для замера уровня реки Абавы в разных местах, то для определения количества осадков или толщины снежного покрова. Эту свободу передвижения он использовал, чтобы встречаться с людьми и следить за движением по дорогам. Он передавал лично Жанису Аберсону собранные сведения и газеты, выходившие в Курляндском котле, так как они тоже интересовали Карлиса Мачиня.

Алиса видела, как 5 декабря немецкий карательный отряд привез в «Сисени» арестованных мужчин. В одном из них она с ужасом узнала Жаниса. Однако на хуторе уже разместилась одна немецкая воинская часть, для карателей здесь уже не было места, и они выбрали себе небольшой домик испольщика на самом берегу Абавы, метрах в двухстах от хозяйского дома.

Вечером Алису вызвали на допрос. Спрашивали, знает ли она Жаниса Аберсона, не связан ли он с партизанами.

— Очень хорошо знаю, — смело отвечала Алиса, — но о каких-либо недозволенных связях слышу в первый раз.

Информатор группы Спартака Ансис Гулбис из «Крояс», в свою очередь, сообщил, что ночью к нему на усадьбу забрел чужой измученный человек, у которого сосульки свисали не только с пальто, но и с шапки. Выпив теплого чаю, отогревшись и сменив одежду, чужой рассказал, что был заперт на чердаке какого-то дома и скован наручниками с одним мужчиной, у которого были черные вьющиеся волосы. Ночью им обоим удалось освободиться от наручников и бежать.

Так как не было никакой возможности выяснить, кто были товарищи Аберсона по несчастью и по счастливому спасению, Мачинь дальнейшее наведение справок прекратил.

 

СОДЕРЖАНИЕ

Перевела с латышского Виола Ругайс

Оформление Силвии Гожевиц

Редактор В. Семенова

Художественный редактор М. Драгуне

Технический редактор Г. Слепкова

Корректор Л. Алферова