Главная » Библиотека » Как встретил войну наш Советский Военно-Морской Флот? » Глава 4. Часть 2.

Как встретил войну наш Советский Военно-Морской Флот?

Владимир Мещеряков

 

 

Глава 4. Трудно скрыть правду о войне.

 

Часть 2. Глазами очевидца.

 

Начали мы наше исследование о флоте с воспоминаний Николая Михайловича и заканчиваем, тоже, воспоминаниями Николая Михайловича. Правда, в начале, в первой главе, это был Кулаков, член Военного Совета Черноморского флота, а на данный момент, читателю предложены воспоминания Харламова, который по началу войны был в должности начальника управления боевой подготовки в Главном морском штабе. Уж ему ли не знать, как все начиналось, в первые дни войны? Кроме того, есть еще один интересный нюанс. У обоих наших авторов был один и тот же редактор издания. Так что руку мастера читатель должен почувствовать. Как и во многих похожих мемуарах о начальном периоде войны, начинается своеобразный «заячий след» на снегу: петли, прыжки в сторону и прочее, чтобы сбить с толку, в данном случае, читателя. Задача, вполне понимаемая, – сокрытие истинного положения, как в армии, так и на флоте, перед нападением Германии. Об этом я уже не раз напоминал, но еще раз предупреждаю: насладитесь, действиями виртуозов пера!

 

«Весна сорок первого выдалась в Москве на редкость холодной и дождливой. Серые, набухшие влагой облака висели низко, прямо над крышами домов. Резкий ветер сердито ворошил жиденькую зелень деревьев. Собираясь в командировку в Таллин, я запихал в чемодан теплые вещи. Ранним ненастным утром за мной заехала эмка. Наскоро выпил чаю, простился с женой, поцеловал еще спящую дочку. Схватил чемодан и в том отличном настроении, какое бывает у людей перед увлекательной поездкой, поехал на Ленинградский вокзал».

Не переквалифицировать ли данные военные мемуары в жанр военных приключений? Увлекательная поездка на Балтику весной сорок первого, как-то не очень вяжется с грозовой обстановкой на границах с Германией и ее сателлитами. Но, может быть, молодости свойственно на многие вещи смотреть более оптимистично, чем есть на самом деле. Кроме того автор, с помощью помощников, мастерски владеющих пером, вдруг предается воспоминаниям о прошлом и смотрите, во что превращается увлекательная поездка?

Николай Михайлович, вскользь напоминает читателю, что он получил новое назначение в Главный морской штаб

«…и вот теперь выезжал на Балтику во главе инспекционной комиссии. Поездка эта не была случайной: Наркомат ВМФ предпринимал усилия повысить боеспособность Краснознаменного Балтийского флота в связи с надвигавшейся угрозой фашистского нападения. И хотя все мы только и говорили о возможной войне, приказ возглавить инспекцию я воспринял как обычную служебную командировку. Разумеется, в то дождливое майское утро, когда поезд мчал нас к Таллину, я и не думал, что покидаю мирную жизнь. Сейчас это кажется странным, что не думал: ведь запах пороха явственно ощущался в воздухе. Но, видимо, так уж устроен человек, что он охотно отодвигает неприятное, трагическое на неопределенное время. Поезд медленно въехал в город с островерхими черепичными крышами и узенькими тихими улочками. Мы высыпали на платформу (Это сколько же народу было в комиссии? – В.М.) и, сев в машины, отправились на ФКП флота (Флагманский командный пункт. – В.М.) Прежде чем рассказать о событиях на Балтике в канун войны, хотелось бы вспомнить о тех людях, которые, не жалея сил, готовили нас для трудной морской службы».

 

Запомните читатель, что увлекательная поездка превратилась в инспекционную, и состоялась в начале мая, тем более, когда на деревьях была жиденькая зелень. К тому же, зачем читателю знать, цели и задачи данной поездки? Пусть он лучше познакомится с хорошими людьми, с которыми свела судьба товарища Харламова. А насчет повышения боевой подготовки чего волноваться? Нам же сам нарком Кузнецов лично рассказал, как они два года перед войной готовились в Главном морском штабе о степенях боевой подготовки на кораблях и даже отработали особый сигнал из Москвы. По свистку, которого, всё начальство на флотах должно было вставать на задние лапки и с трепетом ожидать ценных указаний из столицы. Так что, все волнения комиссии заранее были напрасны.

А как только читатель вынырнет из пучины воспоминаний о хороших людях, так вдруг он уже оказывается вместе с Николаем Михайловичем в последней декаде июня сорок первого года. Не зря, видно, было написано поначалу, что предстояла увлекательная поездка. Так увлеклись инспекционной проверкой, что и не заметили, как прикатила война. Чистое кино. Съемки закончились, и начался монтажный процесс. Берем куски пленки отснятого материала. Режем, склеиваем и получаем… фильм.

Пусть теперь читатель думает, что как только Харламов уехал в начале мая на Балтику, так там и пробыл до начала войны. Можно же редактору поиздеваться над человеком, тем более что этого не было. Точнее, майская поездка-то была, как инспекционная проверка. С этим мы сталкивались у Николая Михайловича – первого. Там, в мае на Черное море, в Севастополь, прибыл начальник штаба Исаков? Помните? О морских минах еще шел разговор. А вот перед самой войной, как мы теперь знаем, прошли учения кораблей. И перед самой войной Николай Михайлович – второй, видимо, снова был на Балтике, но уже по вопросу проведения учений, с целью их дальнейшего обсуждения на Военном Совете флота. Как видите, сценарный монтаж присущ и в литературном деле. Убрали «ненужное» в мемуарах и получили прыжок из мая в июнь. Но стилистика подвела, то есть «монтаж». Не заметили, как пролетела весна. Я и предупреждаю читателя, что это – кино.

 

«Но вернемся в Таллин, в грозное лето 1941-го. В первый же день, когда мы осматривали базу, услышали в воздухе гул. Гул тот был незнакомым, чужим, зловещим. И тут же два зелено-желтых самолета без опознавательных знаков вынырнули из-за облаков, обогнули порт и скрылись. С тяжелым, тревожным чувством мы смотрели им вслед.

 — Немцы? — спросил я, хотя вопрос был излишним.

— Они, — ответил сопровождавший меня работник штаба флота. — Совсем обнаглели. Вот так каждый день. А то и по нескольку раз.

 — Эх, шугануть бы их! — вырвалось у меня.

— Нельзя! Приказано не открывать огня.

 Да, я знал об этом требовании. Но только здесь, на Балтике, понял до конца его истинное значение. Немцы шпионили за нашей базой, следили за передвижением кораблей. Мы, конечно, держали в боевой готовности авиацию, поднимали в воздух истребители, но вынуждены были сдерживать свою злость и огня не открывать. Потом до нас дошли сведения, что советские транспортные суда не возвращаются из Германии в положенный срок: фашистские власти под различными предлогами задерживали их в своих портах. И эти действия совершались в отношении государства, с которым Германия была связана пактом о ненападении».

Как всегда! Только автор собрался поделиться своими соображениями, относительно того, почему приказано не открывать огня по вражеским самолетам, как ему, тут же, опять сделали «монтаж».

 А в остальном, как уже отмечалось раньше: «Все хорошо, прекрасная маркиза!»

 

«Мы заканчивали инспектирование. Конечно, Балтийский флот накануне войны представлял собой внушительную силу. В его составе находились надводные и подводные корабли новейшей постройки, мощная авиация и береговая артиллерия. Восхищение вызывали моряки-балтийцы, их высокие моральные качества. Все это так. Но наша комиссия, состоявшая из квалифицированных специалистов, не проходила мимо недостатков. Отмечалось, что на кораблях и в частях флота процесс замены старой техники на новую оставался незавершенным. Не хватало, в частности, радиолокационных и тральных средств, новых образцов зенитной артиллерии и минного оружия, пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков. Встречались факты благодушия и беспечности, низкой требовательности, особенно в боевой учебе. Понятно, что все эти недостатки, особенно в преддверии войны, представлялись нам серьезными. И мы стремились в ходе инспектирования устранять их. О выводах комиссии я доложил по ВЧ наркому ВМФ адмиралу Н. Г. Кузнецову. Хоть и без большого энтузиазма, он согласился с нашим мнением.

 — Вот что, Николай Михайлович, — выслушав мой доклад, сказал адмирал Н. Г. Кузнецов, — инспектирование заканчивайте. Помогите-ка Военному совету, командирам и политработникам как можно быстрее устранить те недостатки, которые еще можно устранить. Обстоятельства этого требуют. Вы меня поняли? Я, конечно, понял. Не вдаваясь в подробности, нарком подсказал единственно правильное решение, которое диктовалось обстоятельствами».

Вот, если бы не война? Как долго «продержал бы» редактор на Балтике нашего героя с его инспекционной поездкой, которая началась в начале мая?

Самое смешное в том, что нарком Кузнецов требует, по возможности, «устранить те недостатки, которые можно устранить». И когда же состоялся этот телефонный разговор? Может Харламов решил сыронизировать по поводу действий своего наркома? Читайте, далее.

 

 

« Разговор этот состоялся за несколько часов до начала войны.

22 июня в 2 часа с небольшим мне пришлось дать телеграмму в соединения, где работали представители нашей комиссии: «Инспекцию прекратить, включиться в работу по оказанию помощи командирам соединений и кораблей». Так, последние часы перед войной мы все были на боевых постах: кто на кораблях, а кто в береговых частях».

Что можно успеть сделать за два часа до войны? Наверное, полистать папку с документами о боевой подготовке на флоте.

Читатель-то, теперь уже знает, что учения закончились 21 июня, поэтому члены инспекционной комиссии, по всей видимости, находились, в Либаве, Виндаве, Усть-Двинске и ряде других мест, где соединения кораблей проводили учения. В чем же могла заключаться помощь членов комиссии командирам соединений? Раздать пакеты мобилизационных предписаний?

Дальше, начинается то, самое интересное, из чего собственно и состоит увлекательная поездка. Николай Михайлович находился бок о бок с командующим Балтфлота и работниками штаба. Как же те, с его точки зрения, вели себя накануне нападения Германии?

 

«Вместе с командующим флотом вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем и начальником штаба контр-адмиралом Ю. А. Пантелеевым я находился на ФКП, который размещался на окраине Таллина в полуподвале особняка, окруженного со всех сторон колючей проволокой. В большой комнате раздавались телефонные звонки — операторы принимали донесения. Все были заняты делом. Но у каждого из нас внутри все кипело: мы понимали, что вот-вот наступит грозный час, что мы станем свидетелями и участниками больших событий. Больших и для нас. И для страны. И для всего мира. Впрочем, как можно разделить эти понятия?»

С таким пафосом написано, словно произошла закладка первого фундаментного блока, в основание уникального строительного объекта, типа первой атомной электростанции в Обнинске. А всего-то началась война, к которой, якобы, так готовились, что на инспекционных проверках месяцами пропадали. Понятно, что эти слова выводила не рука, Николая Михайловича – второго.

 

«На ФКП флота обстановка вот уже несколько дней сохранялась напряженной. Запомнились, в частности, такие факты. Вечером 19 июня в штабе обсуждались последние разведданные. Суть их состояла в том, что наша разведка обнаружила в устье Финского залива два неопознанных корабля. Чем они занимались — выяснить не удалось».

Почему не удалось? 23 июня все и выясниться! Интересно, что это вступает в противоречие с изложенным, чуть ниже. Ведь, настоящий Николай Михайлович Харламов, знал же, как боевой моряк, чем занимаются вражеские корабли в водах противника? Об этом и напишет, но не сейчас.

 «При мне руководитель разведотдела доложил начальнику штаба, что между финскими и немецкими портами и базами наблюдается необычайно оживленное движение кораблей и транспортов. В тот же день все эти сведения были доложены в Главный морской штаб. Из Москвы последовал приказ: флоту перейти на готовность номер два».

 

Начало войны описывается, как у Николая Михайловича – первого, Кулакова. Те же разведдонесения в Москву, та же, готовность номер два.

«На следующий день (надо полагать, 20 июня. – В.М.) состоялось заседание Военного совета флота, на котором присутствовал и я. Обсуждался вопрос о возможных направлениях удара противника. Большинство выступавших были едины в том, что наиболее вероятным районом первого вражеского удара будет Либава (Лиепая)».

 

Ой, какие они умные, да прозорливые – в штабах! Как немцы не маскировали свое нападение, ничего у них не вышло. Как видите, еще 20 июня на Военном Совете Балтфлота были вскрыты замыслы противника. Осталось дождаться, когда противник проявит свою агрессивную сущность, чтобы накостылять ему по шее. Всех кого надо предупредили, чтобы те взяли в руки костыли.

 «Командир этой базы капитан 1 ранга М. С. Клевенский еще накануне получил приказ о переводе частей базы на готовность номер два. Такой же приказ от командующего округом получил и командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. А. Дедаев, который должен был взаимодействовать с Либавской базой и возглавить оборону города».

 

Бедный Клевенский и не знал, что «его базу» уже перевели на повышенную боевую готовность. А у него, вместе с Трайниным, видимо, руки до костылей не дотянулись.

Все думают, до чего немцы вредный народ. Все бы им делать исподтишка! Не хотят воевать, по-честному! Как русские князья в древности вели себя? Святослав, например, заранее предупреждал противную сторону: «Хочу на вы идти!», то есть все было, даже, очень уважительно. Готовьтесь, дескать, вороги к скорой экзекуции.

Но представьте себе, что немцы, тоже повели себя в духе традиций прошлых столетий. Ведь, ноту (считай грамоту, по-старинному) они же вручили Молотову? Предупредили потенциального противника. Значит, все! Теперь и мины можно ставить, где хочется. Разве немецкая дипломатия виновата, что Молотов ноту мимо Сталинского кабинета пронес, где Политбюро заседало? Помните мемуары Жукова, где тот ни словом не обмолвился о ноте Германского правительства? Так кому же жаловаться на немецкие морские мины, расставленные на наших фарватерах? Не Святославу же?

 «Не исключалась также возможность активных действий крупных военно-морских сил противника в устье Финского залива. Сведения об агрессивных намерениях фашистской Германии продолжали поступать в штаб флота каждый час. А в ночь на 22 июня посты наблюдения и связи обнаружили, что немцы сбрасывают с самолетов мины в районе Кронштадта. Командиры кораблей были немедленно оповещены об опасной зоне. В. Ф. Трибуц доложил об этом наркому. Адмирал Н. Г. Кузнецов не колебался с ответом.

 — Вышлите авиацию, — приказал он. — Вражеские самолеты в район створа кронштадтских маяков допускать нельзя!»

А какой смысл высылать на перехват немцев авиацию, если существует приказ свыше: «Огня не открывать!»  А как деликатно сказано наркомом Кузнецовым – «вражеские самолеты… допускать нельзя». Пальцем им, что ли погрозить? К тому же, хотя бы предупредили немцев, чтоб не улетали по окончанию минирования, а то, и грозить некому будет?

То, что допускать нельзя! – любому читателю понятно. Да и нарком по-другому не скажет. Вопрос: допустили или не допустили вражеские самолеты? Помните, нарком Кузнецов хвалился, дескать, 22-го июня не был потоплен ни один из кораблей Балтийского флота, а Горшков ему поддакивал в своей монографии. А за 23-е июня и последующие дни войны, за потопленные корабли, кто будет нести ответственность? По умолчанию Кузнецова, надо полагать – Сталин. Понятное дело, что и военные моряки тоже любят увильнуть от ответственности. К сожалению, пороки присущие сухопутному начальству не являются их личным «достоянием».

Да, но гражданские суда, подорвавшиеся на магнитных минах, на чью ответственность прикажите списывать? На войну или тоже на вождя? Кузнецов не только не покаялся, но даже, об этом факте(тах) и не заикнулся.

Дело в том, что утром 22-го июня в Ленинграде на выходе из Морского канала (!), то есть, практически в устье Невы на немецкой магнитной мине подорвалось товаро-пассажирское судно «Рухна» Эстонского гражданского морского пароходства. Сообщение о войне, ведь, будет лишь в середине дня. Поэтому рейс и не был задержан или отменен. Кто бы стал сообщать о морских минах в Гражданское морское пароходство с предупреждением, когда читатель знает, что творилось в штабе  Балтийского флота. Лишь благодаря мужеству лоцмана (кстати, получившего легкие ранения и контузию) вставшего на капитанском мостике за штурвал вместо погибшего рулевого, тонущее судно удалось отвести в сторону от фарватера. Иначе выход в Финский залив из Ленинграда был бы заблокирован затонувшей «Рухной». Вот вам и результат проделок вражеских самолетов накидавших мин под самым носом у ленинградского начальства. К тому же немецким летчикам трудно было промахнуться при работающих Кронштадтских маяках.

Когда была установлена гибель судна, возник вопрос: «Отчего же оно погибло?» Военное начальство сделало удивленные глазки: уж, не диверсия ли? О немецких самолетах будут вспоминать в своих мемуарах, после войны. Быстренько направили запрос в ведомство товарища Берии: перевели стрелки на экипаж судна. Надо, дескать, разобраться с эстонскими товарищами: что и как? Не было ли какого злого умысла с их стороны? Кто же будет вслух говорить о том, что прошляпили немцев у себя под боком. Хорошо, что те не сбросили мины на Неву у самого Смольного. И только через неделю, когда подняли судно со дна, стало понятным, что был подрыв на мине. Но острота момента была уже снята. За войной некогда стало разбираться с виновниками безобразий в штабе Балтфлота; новые –  как те, так и другие, валом повалят с фронтов и Балтийского моря.

Вот так встречало войну наше высшее военное морское начальство. Свои-то, погибшие военные корабли 22-го июня старалось не замечать, а тут будет болеть голова о гражданских судах. Подумаешь, погибли советские люди! Их по войне, ой как много погибнет, вместе с кораблями! Разве всех сосчитаешь?

У Николая Михайловича Харламова, тоже прорывается важное аналогичное сообщение о постановках вражеских мин. Он же, видимо, читал разведданные посланные с Ханко, от Кабанова и с тральщика Т-216 от Степанова. Но он, к сожалению, не командующий флотом.

 

 «Еще 21 июня немецкие корабли начали ставить мины в устье Финского залива на вероятных путях движения нашего флота. Позже на этих минах подорвется и затонет эсминец «Гневный», а крейсер «Максим Горький» получит серьезные повреждения».

 Вот и выяснилось, чем занимались вражеские корабли в наших водах. А то, догадаться не могли, что делали вражеские боевые корабли в наших водах? Не рыбу же ловили на уху?

Чем занималось в тот момент командование флота? Вот в чем вопрос? То, что важные, с точки зрения обороны, донесения клались «под сукно», об этом мы уже говорили в предыдущей части. Но могло и быть так, что их пересылали в штаб Главного командования Северо-Западного направления к Мерецкову, а тот в свою очередь отсылал в Главный морской штаб Алафузову, где их подшивали в особую папочку. Не за это ли Владимиру Антоновичу выписали после войны 10 лет «раздумий» на нарах? Мерецкова же притянут в кутузку значительно раньше.

Редактор сделал неудачный «монтаж» и снова помещает Николая Михайловича на ФКП флота накануне войны. Так он там уже был после «окончания инспектирования» и уже говорил с наркомом Кузнецовым по телефону? Получается уже два кинофильма. Какой же из них о войне?

 

«Вечером 21-го я находился на ФКП флота, когда позвонил народный комиссар ВМФ. Он отдал устный приказ: флоту перейти на готовность помер один, а в случае нападения применить оружие. Признаться, получив этот приказ, мы поняли: война становится фактом».

Эта расхожая фраза частенько становится спутницей мемуаров военачальников. По-поводу устного приказа Кузнецова – это мы разбирали выше: чернила кончились в чернильнице на столе у наркома, а время поджимало. Решил отдать приказ по телефону, в устной форме, тем более, многие его узнавали по голосу, в том числе и Трибуц.

 Дальше текст мемуаров становится затруднительным для понимания. То ли Харламов замаскировал свои воспоминания, то ли щелкоперы постарались сверх меры, описывая страсти-мордасти  первого дня войны. Трудно понять.

 

«На рассвете 22 июня я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Было тихо, с моря дул легкий ветерок. И вдруг тишину сотряс далекий грохот, постепенно переросший в сплошной гул. Какое-то мгновение я стоял, пытаясь понять, что же произошло. Хоть я и предполагал, что именно произошло, но сознание как-то отказывалось верить, что наступил тот самый момент, которого мы все опасались».

Где же он был и что же он слышал? По описанию похоже на артподготовку. Но если это артиллерийская канонада, то где в таком случае, он должен был находиться? Неужели в Либаве?!

 

«Я кинулся в подвал, где находился ФКП. В. Ф. Трибуц говорил по телефону:

 — Так, понятно... Да, да, понял вас... — И, положив трубку, сказал мне: — Немцы бомбят Либаву. Ну вот... началось...

Мы понимали, что теперь наступило время испытаний. И все же в глубине души таилась надежда: а вдруг это случайный инцидент — настанет утро и все объяснится, все станет на свои места. Но, увы, события развивались неумолимо. Невольно подумал, что вот так и не удастся навестить своих родителей, к которым собирался в отпуск, что так и не съезжу в Севастополь повидать друзей... Невидимая черта отделила прошлое от будущего».

 

Но не грохот же, от взрывов снарядов у Либавы долетел до Таллина? Что делал Харламов, вроде бы, находящийся в штабе Балтфлота, целых три дня, мы с вами, уважаемый читатель, не узнаем, наверное, никогда? И сам автор отделался молчанкой  «со сплошным гулом». Действительно, не на передовых ли позициях в Либаве находился, уважаемый Николай Михайлович? Ведь, проходящие накануне флотские учения были и там. Да и по статусу уполномоченного из Центра, ему на Либаве, имело быть место. И телефонный звонок Кузнецова обеспокоенного отсутствием своих людей из Главного морского штаба, вполне объясним, туда, на Либаву. Тогда, вполне  понятен и выезд начальства на торпедном катере в первый же день войны из Либавы. Я не в упрек Харламову, что не остался на базе с целью практического применения повышения ее боевой подготовки. Просто, у каждого есть свое место на войне. Понятны и последующие его действия. Собрал своих людей с баз в Либаве, Виндаве, Усть-Двинске  (Где они еще могли быть? На Моонзунде?) и вернулся в Таллин. Пишет дальше.

 

«На третий день боев я получил приказание возвратиться в Москву. Дело в том, что нарком принял решение послать на Балтику начальника Главного военно-морского штаба адмирала И. С. Исакова, который должен был помочь с организацией обороны».

 Опять делается своеобразная рокировка московского начальства. Снова Исакова, как начальника Главного морского штаба, отсылают подальше от Москвы. Теперь становится понятным, почему на Ханко получили указание Ивана Степановича о прекращении строительных работ. А то, мучило сомнение, неужели Балтийское начальство сподобилось на благое дело? Нет, не их инициатива. Все правильно! Пробы ставить негде.

А Николай Михайлович, видимо, все же насмотревшись (думаю, под Либавой?) балтийского бардака, делает для себя неутешительный вывод: «Война начиналась не так, как мы себе это представляли». С тем и убыл в Москву. Это было 24-го июня, что для нас важно.

«После возвращения мы приступили к выполнению своих обязанностей. Жизнь завертелась в стремительном ритме: теперь мне пришлось по очереди с контр-адмиралом В. А. Алафузовым, заместителем начальника Главного военно-морского штаба, быть дежурным по штабу. Дежурили по ночам. Именно в эти часы к нам наиболее активно поступали донесения: на флотах подводились итоги очередного дня. В просторной комнате без конца звонит телефон, снуют сотрудники, в папку кладутся все новые и новые донесения. К сожалению, в большинстве своем неприятные».

 

В одной из этих папок, видимо, и сгинуло донесение с Ханко, от Кабанова, где он предупреждал о минных постановках врага. А сообщение Степанова с тральщика Т-216, думается, вообще не вышло за стены ФКП в Таллине.

Далее, автор воспоминаний передает атмосферу тех дней  в штабе, связи с неприятными сообщениями.

 

«Они свидетельствуют, что противник по-прежнему удерживает за собой инициативу. Воспринимаются эти сведения болезненно: мы настроены были на победные бои. Утешает одно — отступление временное, вот-вот наступит перелом, и мы опрокинем противника. А пока... Пока враг продвигается вперед. Уже взяты Рига, Могилев, Львов... Пройдет немного времени, и для нас станет очевидным, что гитлеровское командование делает основную ставку на сухопутные войска, на танки и авиацию. Боевым же действиям на морских театрах отводит второстепенное значение. И случится то, чего мы не ожидали: угроза над нашими флотами нависнет не с моря, а с суши. Именно со стороны суши гитлеровцы пытаются захватить наши главные военно-морские базы».

Харламов же понимает, что если морскому ТВД на Балтике немцы отводят второстепенное значение, то активность нашего флота, должна быть, выше, по определению. Сам же писал, что «Балтийский флот накануне войны представлял собой внушительную силу». Но если не проявлять активность на море, то чего же, тогда, ждать на суше, где имеется преимущество вермахта? Это ведь, как закон о сообщающихся сосудах. Немцам на суше, попросту развязывали руки Трибуц и компания. Об этом уже отмечалось при описании обороны Таллина. Далее, от лица Харламова, приводится объемистый текст, по всей видимости, переработанный вариант из официальной Истории Великой Отечественной войны о флоте. Читать скучно, так как в нем нет ни капли логики. Так, трескучая патетика, на фоне героического подвига народа.

Но вот, наконец-то, появилось, лично Харламовское. Очень, даже, интересный эпизод. Надо полагать, Николай Михайлович, все же маскировал написанное: иначе, последовал бы безжалостный «монтаж». Чуть выше он, видели, собрал в кучу оставленные города: поднял пылевую завесу, как маскировку. Внимание!

 

«Июль в Москве стоял жаркий. Даже ночью было душно. В одну из таких ночей я и дежурил в штабе, когда задребезжал телефон.

 — Говорит дежурный Наркомата обороны, — раздался голос в трубке. — Вас срочно вызывает маршал Тимошенко.

К Наркому обороны меня вызывали в первый раз. Зачем я ему мог понадобиться? По какому вопросу? Интуиция подсказывала, что речь может пойти о положении в районе Мурманска, и я на всякий случай прихватил с собой кое-какие документы, относящиеся к тамошней обстановке».

Итак, Харламова вызывают в Наркомат обороны к Тимошенко. Ставку, как всегда, указывать нежелательно. Николай Михайлович поясняет читателю, что он в недоумении. Отчего его, военного моряка зовет сухопутное начальство? Скорее, мог вызвать непосредственный начальник Кузнецов.

Кроме того, месяц, уж больно интересный – июль. Мы уже сталкивались с таким явлением, как редактора меняли месяц июнь на июль, и наоборот. Но, может быть, это умышленно сделал и сам Харламов?

А интуиция, вообще, вещь хорошая, но она  у Николая Михайловича работала избирательно (нельзя иначе), о чем читатель узнает ниже.

 

«В приемной я увидел начальника разведывательного управления Генштаба генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова.

 — Вы зачем здесь? — поинтересовался Филипп Иванович.

 — Прошу трудных вопросов не задавать, — отшутился я.

Голиков пожал плечами. Мы еще некоторое время молча ходили по приемной. Наконец нас пригласили к Наркому.

 К моему удивлению, в кабинете находились почти все члены Политбюро ЦК во главе с И. В. Сталиным, а также начальник Генерального штаба. Видимо, перед нашим приходом тут происходил серьезный разговор».

Вообще, честно говоря, данные товарищи редко ведут несерьезные разговоры. Ведь, в их руках находится судьба страны. Но что это вдруг, их как магнитом притянуло в Наркомат обороны, то есть, на тот момент в Ставку? А серьезный разговор, это случайно, ни разговор на повышенных тонах?

 

 «Сталин, покуривая трубку, неторопливо ходил по кабинету. В небольшой смежной комнате напротив входа располагалась переговорная. В ней стоял генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, заместитель начальника Генерального штаба. Постукивая рычагом телефона, он то и дело повторял:

 — Алло! Алло! Полное лицо генерала было красным, вспотевшим, и он вытирал его носовым платком».

Ай, ай! Какая неприятность. Нет связи с войсками. А как же Наркомат обороны (то есть, Ставка) функционирует? И за всем этим безобразием наблюдают члены Политбюро и правительства. То-то, Ватутин покраснел от волнения. Наверное, вставили фитиль?

 

«Сталин остановился напротив нас и попросил генерала Голикова доложить о численном составе войск противника на мурманском направлении. Тот развернул на столе карту и, водя по ней указкой, сделал короткое, четкое сообщение.

 — Так... Ясно... — проговорил Сталин. — А где находятся наши войска? — спросил он Голикова.

— Этого я не знаю, товарищ Сталин. Мне сводку не докладывают».

Вас не удивило, читатель, что Сталин спрашивает об обстановке Голикова, а не присутствующих здесь начальника Генерального штаба Жукова и звонящего по телефону его заместителя Ватутина?

Как будет понято из рассказа Харламова, Сталину, видимо, ранее были представлены данные, которые рисовали угрожающее положение на Мурманском направлении, да и на Кандалакшском, тоже. Одним словом, была представлена удручающая картина на Севере, в полосе  действия нашей 14-й армии. Информация исходила из Наркомата обороны (Ставки), поскольку здесь были Тимошенко, Жуков и Ватутин. С этой троицей мы были знакомы не по одной странице, ранее. Видимо, Наркоматом обороны было принято какое-то решение, вызвавшее беспокойство у руководства страны.

 У Сталина, надо полагать, возникли сомнения, и он потребовал дополнительных и уточняющих сведений, но уже, как видит читатель, через Разведуправление Генштаба и наркомат ВМФ. Почему, станет понятным позже?

Положение немецких войск ему предоставил Ф.И.Голиков, как начальник Разведуправления, а уточняющие сведения о наших войсках и флоте, должен был, по всей видимости, предоставить Николай Михайлович, как работник Главного морского штаба.

Все это, вроде бы, так вырисовывается из рассказа Николая Михайловича. Но, с чего бы это вдруг у Сталина и членов Политбюро (жаль Харламов не привел, ни одну фамилию) возник такой жгучий интерес, именно, к положению на Севере? Харламов указывает, что данные товарищи почти в полном составе прибыли в Наркомат обороны. К тому же, почему для уточнения, вызвали не наркома Кузнецова, а его подчиненного? Не потому ли, что нарком Кузнецов, входил в состав злополучной Ставки, а Харламов – нет?

 

«Сталин повернулся ко мне:

— Ну, а что скажете вы, товарищ Харламов? Ведь моряки в первую очередь должны быть заинтересованы в положении дел под Мурманском.  

По счастливому стечению обстоятельств я довольно подробно знал обстановку в этом районе. И в частности, состояние тех двух дивизий, которые сражались против корпуса Дитля. Дело в том, что часа за два до вызова к Наркому я разговаривал с командующим Северным флотом контр-адмиралом А. Г. Головко и с командующим 14-й армией генерал-лейтенантом В. А. Фроловым. Из этих бесед мне было известно, что войска армии ведут тяжелые бои, но удерживают рубежи обороны. Я доложил Сталину о своем разговоре с командующими.

 — А как вы с ними соединились?

 — По обычному телефону.

 — Вы убеждены, что разговаривали именно с Фроловым?

 — Так точно, товарищ Сталин. Я знаком с ним лично и хорошо знаю его голос.

 Действительно, с Валерианом Александровичем Фроловым я встречался неоднократно, в том числе на Севере во время инспекционных поездок». Это был еще сравнительно молодой, энергичный генерал. Плотный, невысокого роста, он производил впечатление знающего, толкового и распорядительного военачальника».

Вот где еще побывал в период с мая по июнь товарищ Харламов, и о чем никак не хотелось упоминать редактору издания. Харламов был с инспекцией и на Северном флоте, поэтому так хорошо знал местное начальство. Может, из-за этого и скрыли этот факт, редактируя мемуары?

 Видимо, Сталину с товарищами из Политбюро, так и доложили, что связи с Северной группировкой войск нет, поэтому сообщение Харламова и потребовало уточнения. Он и доложил все, что знал об обстановке в 14-й армии.

  — А кто вас соединил? — продолжал допытываться Сталин.

 — Начальник связи Военно-Морского Флота Гаврилов.

Не знаю почему, но у начальника Генштаба генерала армии Г.К.Жукова мой доклад вызвал скептическое отношение. Возможно, он располагал иными сведениями».

Жуков вводил в заблуждение руководство страны, и в первую очередь, Сталина. «Иные сведения» – это попахивало явной дезинформацией. Но с какой целью? Однако, смотрите, как Жуков активно проталкивает свою идею, пытаясь притопить Николая Михайловича.

 

«— Не может этого быть, товарищ Сталин. Адмирал что-то напутал.

 — Я докладываю, что мне известно.

Возникла пауза. Генерал Ватутин продолжал твердить свое «Алло! Алло!», все время постукивая по рычагу телефона. Сталин молчал, снова прохаживаясь по кабинету».

Да, Сталин оказался в сложном положении. Но он не был в состоянии человека, колеблющегося в своих чувствах: кому верить? Иначе бы не вызвал Харламова. Нужна была связь с 14-й армией, которая подтвердила бы его сомнения в неискренности Жукова и его компании. Но, связи, как видите, в Наркомате обороны не было. К тому же, не Сталину ли знать, кем был Жуков в действительности? Только поддержка высоких партийных верхов, таких как Хрущев, позволяла «выдающемуся стратегу» всегда находиться на поверхности при всяких, казалось бы, гибельных для него ситуациях. Вот и сейчас, глазом не моргнув, врал Сталину и прибывшим с ним товарищам, о ситуации на Севере, преподнося все в черном цвете. Но, зачем? Немного терпения.

 

«Наконец генерал Ватутин, довольный, повернулся к нам. Прикрывая ладонью трубку, он сообщил:

— На проводе командарм Фролов.

 Георгий Константинович Жуков направился к переговорной, но Сталин остановил его взмахом руки.

 — Не надо. Пусть товарищ Фролов докладывает, а Ватутин повторяет. Все смолкли».

Жуков хотел перехватить инициативу в предстоящем телефонном разговоре с командующим 14-й армией Фроловым, но Сталин показал высший пилотаж  в делах, подобного рода. Ватутин же, не осмелится искажать смысл сказанного Фроловым, и присутствующим товарищам ясно станет существо дела.

 

 «Ватутин повторял то, что говорилось на другом конце провода. И тут стало очевидным: мое сообщение полностью совпадало с докладом командующего 14-й армией. Да это было и неудивительно: за два часа после моего с ним разговора обстановка под Мурманском вряд ли могла резко измениться.

 — Нет, товарищ Жуков, не адмирал, а кто-то другой напутал, — заключил Сталин».

А Николай Михайлович в мягкой форме поясняет читателю, связи с чем, привел данное повествование.

 «Я рассказываю об этом эпизоде столь подробно вовсе не для того, чтобы тем самым подчеркнуть свою осведомленность. Не в том дело. Этот случай убедил меня, что в развернувшихся грандиозных событиях очень важно выработать гибкую систему управления войсками, и прежде всего обеспечить четкую работу связи, что нам всем — от наркома до рядового — предстояло еще многому учиться.

События последующих месяцев показали, что мы успешно справились с этой задачей».

Молодец, товарищ Харламов!  Все-таки сумел довести до читателя то, что хотел сказать! Как и Кабанов, сумел обойти рогатки советской цензуры. Эпизод с Жуковым, Николай Михайлович привел неспроста. Не о работе связи хотел нам сказать товарищ Харламов, это задача наркома Пересыпкина. Он говорил о другом. Но все по порядку. Сначала об интуиции.

Прошло несколько дней после посещения Николаем Михайловичем Наркомата обороны. У него в мемуарах опять стоит июль месяц!

«В первых числах июля ко мне в кабинет зашли двое работников из отдела кадров и попросили фотографии на заграничный паспорт.

 — Зачем это? — вырвалось у меня.

 — Разве вы не знаете, что отправляетесь в Англию?

 — Со мной на эту тему никто не беседовал. Кадровики пожали плечами. Я снял трубку и позвонил адмиралу Н. Г. Кузнецову. От него я узнал, что назначаюсь заместителем главы советской военной миссии, которая на днях должна отбыть в Лондон. Главой миссии утвержден генерал Ф. И. Голиков.

 — Советую соглашаться, — сказал он.  — Спорить бесполезно. Ваша кандидатура находит поддержку на самом верху.

Спорить, видимо, действительно было бесполезно. Прощай, флот, прощай, командирский мостик! И, вероятно, надолго. Начались сборы в дорогу…».

Что же в этот раз интуиция не подсказала Николаю Михайловичу, для чего отдел кадров затребовал фотографию на заграничный паспорт? Не подумайте, читатель, что я не по-доброму иронизирую по поводу сказанного Харламовым. Отнюдь, нет? Просто, в первом случае, Николай Михайлович знал, с какой целью был вызван в Наркомат обороны, но предпочел не раскрывать своей осведомленности. Иначе бы, данный эпизод ни за что бы, не остался в его книге! Поэтому и прикрылся интуицией. Но, как видите, в дальнейшем, чудесные свойства у нашего героя улетучились, и он оказался в замешательстве.

Теперь о его начальнике Кузнецове. Видимо, Кузнецов был рад избавиться от Харламова, если не сообщил ему ранее, о намеченном назначении в Англию. Решил, что чем больше по времени тот будет в неведение, тем лучше. Поздно будет переиграть данное назначение. Иначе, как объяснить, что все всё знают, кроме «виновника торжества»? И пришлось Николаю Михайловичу собираться в дальнюю дорогу.

А может, сыграло свою роль то обстоятельство, что Харламов сотрудничал с представителями английской миссии в Москве, поэтому и послало его начальство в туманный Альбион, как знающего дело человека, а Кузнецов закрутился с делами и своевременно не предупредил?

 Но что это мы читаем дальше?

 

 «Перед отъездом нас с Голиковым приняли Нарком обороны С. К. Тимошенко, нарком внешней торговли А. И. Микоян, Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников».

Известно, что 2-го июля 1941 года Тимошенко, получив назначение командовать Западным направлением, убыл под Смоленск. Значит, проводы состоялись  не позднее 1-го июля, если Тимошенко еще был на месте? Харламов же упомянул, в начале данного эпизода, что за окнами был июль. Ясно же написал: «в первых числах июля». Тогда возникает вопрос: «А когда же тогда был вызов Харламова в Наркомат обороны (или Ставку)?». Ведь, 2-го июля Тимошенко не будет в Москве, а 1-е июля уже не подходит, ни при каких обстоятельствах.

 По всем выкладкам выходит, что Николая Михайловича с докладом к Тимошенко, вызывали раньше. Получается, что в двадцатых числах июня. Вам, читатель это ничего не напоминает?

А помните, ту злополучную поездку Сталина с товарищами в Наркомат обороны, о которой упоминали Микоян и Молотов? Где еще «несчастный» Жуков слезами умывался, по рассказу Анастаса Ивановича. А Молотов, намекал писателю Стаднюку на заговор военных в Москве? (Читателю, знакомому с основной работой легче, так как в ней подробно это все объяснено).

Микоян уверял читателей, что поездка была 28 июня. После посещения военных Сталин, в расстроенных чувствах, дескать, сел в машину и уехал к себе на дачу и так далее...

Я уже говорил ранее, в основной работе, что поездка в Наркомат была 26 июня, связи с бомбардировками Финляндии, которая в этот день объявила нам войну. Сталин с членами Политбюро (в том числе и с Молотовым, как наркомом иностранных дел) и поехал разбираться с военными, которые учинили накануне, 25 июня, данное безобразие с нашей северной соседкой. Поспособствовали той, начать военные действия на стороне Германии.

Что мы увидели в рассказе Харламова? Неожиданный интерес Сталина и членов Политбюро к действиям на Кольском полуострове. Видимо, Жуков, чтобы выкрутиться в данной ситуации с бомбардировкой Финляндии, как всегда наврал, что, дескать, та, вместе с немецким корпусом Дитля, 24 июня начала наступление в полосе 14-й армии Фролова. А мы, дескать, Наркомат обороны (Ставка), вынуждены были 25 числа, принять ответные меры. Поэтому Голиков и показал обстановку на карте, с расположением войск противника, а Харламов уточнил, через Головко, и того же Фролова, ситуацию на Кольском полуострове. Эти данные показывали, что никаких активных действий немцев, и что особенно важно, финнов, в полосе 14-й армии, в эти дни не было.

Но как проверить полученные сведения? У Дитля, разумеется, не спросишь. Да и вряд ли он поймет суть вопроса: «Извините, господин генерал! Вы случайно не начали активное наступление в полосе наших войск, вместе с финнами?».

Лучше, конечно же, получить эти сведения у командарма Фролова. Но Ватутин, чуть не разломал «от усердия» рычажок телефонного аппарата «пытаясь» связаться с 14-ой армией. Сталин видя, что его явно пытаются «водить за нос» – связи нет?! – вызвал из наркомата ВМФ Харламова и задал вопрос, каким образом тот получил сведения от Фролова? И Николай Михайлович подсказал, что лучше это сделать через Наркомат ВМФ и начальника связи Гаврилова.

Разумеется, что после этого Ватутину ничего не оставалось другого, как «радостно доложить», что на проводе командующий 14-й армией Фролов. Остальное читателю известно.

Вот в таком завуалированном виде, и попытался рассказать уважаемый Николай Михайлович Харламов о том инциденте в Наркомате обороны, после которого и произойдут серьезные кадровые перестановки в руководстве страны. Вскоре, Тимошенко отправят командовать Западным направлением и, постепенно, избавятся от остатков неизменной тройки. И Ватутин, в дальнейшем, тоже будут направлены в Действующую армию на Северо-Западный фронт. Сложнее будет с Жуковым, но и его выставят из Москвы, немного попозже.

А Сталин после разборки с военными, займется вопросами создания ГКО. Без наличия данного органа власти, в руках которого будет сосредоточен контроль над военными, такие безобразия, как инцидент с Финляндией, будут продолжаться до погибели страны.

Николай Михайлович еще раньше в мемуарах, после данного эпизода, связанного с поездкой в Наркомат обороны, подсказал, когда произошло это событие? Чтоб не подумали, о каком-либо другом? Указал, что, дескать, вскоре, после этого, 27 июня в Москву приехала английская делегация, ну и так далее, давая понять, когда именно произошло событие в Наркомате обороны. И не важно, сам ли Николай Михайлович, или редактор издания, подрисовали к эпизоду июль месяц, важно одно, что событие, связанное с поездкой Сталина к военным, отражено в данных мемуарах.

Но продолжим за Николая Михайловича обсуждать данный эпизод в Наркомате обороны. Думается, что после того, как Голиков и Харламов были отпущены с данного совещания, и произошел, тот самый пик разборок, когда на требование Сталина дать объяснение случившемуся с Финляндией, Жуков послал его по матери.

То, что приводил Микоян в своих мемуарах, а Молотов – в рассказах Стаднюку, это все изложено в мягкой форме. Речь могла идти по-крупному.

Неужели не было видно всем присутствующим, что Жуков врал целенаправленно. Никаких активных действий Финляндия на Мурманском и Кандалакшском направлении не вела, соблюдая, до поры до времени, свой, пусть хотя и шаткий, но нейтралитет. А Ставка, подтолкнула ее к активным действиям на стороне Германии. Кто они, представители Ставки, на данный момент?

А вопрос о связи? Ведь, и Микоян обманывал читателей, говоря об поездке в Наркомат обороны, что не было связи с Западным фронтом. Волновались они в Политбюро, как там, дескать, с Минском произошло? На наших глазах, по описанию Харламова, начальник оперативного отдела Ватутин, сколько времени давил на рычажок телефонного аппарата? И с кем он пытался соединиться? Разве 14-я армия находилась на Западном фронте? Если бы Харламов не подсказал, как установить связь с Фроловым, так  Ватутин, наверное, до утра бы  бормотал в трубку: «Алло, алло!». А это как называется? Саботаж или покрепче, в выражениях?

Это все было по одной Финляндии. А как обстояли дела с Венгрией и Румынией? Может, тоже приходили другие честные товарищи с картами и объясняли присутствующим, каким-таким образом, эти страны вдруг объявили нам войну.

По Румынии мы знаем из первой главы, как Октябрьский «отличился» на Юго-Западном направлении авиацией и набегом кораблей Черноморского флота. А Венгрию, скорее всего, отбомбил Юго-Западный фронт. Командующий ВВС округом Птухин исчезнет навсегда, унеся все тайны в могилу.

 Молотов, как глава правительства по иностранным делам находился в данном помещении вместе со всеми. Сам же рассказывал об этом. Ему, как главе ведомства по иностранным делам, разумеется, было ведомо, с какими претензиями выступили соседние с нами страны. В нотах, были же названы причины. Тоже, ведь, отбомбили их преднамеренно и заранее, чтобы дать повод для вступления в войну с нами. Понятно, что после всего этого, плюс Жуковское вранье, – Сталин и вспылил. Да, но и Георгий Константинович, как помните, «показал зубы». Это Микоян «приделал» ему слезы, в противовес «жестокому» Сталину.

Такой вот оказалась «разборка» в Наркомате обороны. Думается, что не все члены Политбюро приехали в Ставку. Харламов же пояснил: почти все. Те, думается, кто держал нос по ветру с германской стороны, вряд ли бы, поехали в наркомат.

Хотя, как сказать? Могли и поехать, чтобы поддержать «братьев по крови». Ведь, Микоян же поехал? Может еще и потому, что бы в дальнейшем, исказить данное событие в своих мемуарах?

И где же здесь видно, что Сталин проявил упадническое настроение,  нарисованное Микояном? Наоборот, Харламов показывает Сталина, довольно спокойным и рассудительным человеком, пытающимся разобраться в такой непростой ситуации. К тому же, отчего было Сталину, после серьезного разговора с военными, «убегать» к себе на дачу? От нерешенных проблем? Видите ли, вождю захотелось побыть в одиночестве. Придумают же такое. Не хуже, чем по первым дням. Тоже, Кремлевские мудрецы объясняли читателю, почему тот не выступил по радио? Дескать, Сталину нужно было осмотреться, а вдруг Гитлер напал понарошку? Всякое в жизни бывает! Как знаем, вождь «осматривался», аж, до 3 июля. Наверное, данная поездка в Наркомат обороны, тоже, входила в его планы по теме – «осмотреться».

Вот такая она, наша История по Великой Отечественной войне 1941года.

Но вернемся к Харламову. Он, получив новое назначение, в составе делегации возглавляемой  Ф.И.Голиковым, отправится в Англию. Не случайно ли, именно, этих двух человек пригласил Сталин, чтобы опровергнуть ложь военных из Ставки?  Может, поэтому решил их поберечь вдали от Родины, где их вполне возможно могла ожидать месть хрущевцев?

В Англии был другой фронт, хотя, тоже подлый, но менее безопасный, в личном плане.

 

«… С Голиковым беседовал И. В. Сталин. Он поручил ему передать британскому правительству, что СССР будет драться до конца, что немецко-фашистские захватчики не сломят советский народ. Однако, подчеркнул Сталин, Красной Армии нужна эффективная реальная помощь со стороны союзников: прежде всего открытие военных действий против Германии на Западе, а также помощь военными материалами. Уже по кругу лиц, инструктировавших руководство миссии, можно было судить о том, сколь серьезное значение ей придавалось. Миссия должна была поставить вопрос о последовательном осуществлении следующих операций:

Операция № 1. Создать общий с англичанами фронт на севере Европы. На этот фронт англичане могли бы направить военно-морской флот, авиацию и несколько пехотных дивизий. Советское правительство считало целесообразным занятие союзниками в ближайшее время островов Шпицберген и Медвежий, что было необходимо для обеспечения морских коммуникаций между СССР и Англией, а также между СССР и США.

Операция № 2. Высадка значительного контингента английских войск на севере Франции. Правительство СССР поручило военной миссии при обсуждении этого пункта передать правительству Англии, что оно считает особенно важным осуществление «французской операции», то есть высадки английских войск на французской территории, если не сейчас, то хотя бы через месяц.

 Операция № 3. Боевые действия английских войск на Балканах. По срокам и по выделенным средствам эта операция должна занимать второстепенное место.

Мы, конечно, понимали, что выполнить эту программу будет нелегко, что на пути встретится немало трудностей. Но эти трудности в полной мере стали очевидны, когда миссия приступила к  работе.

 

Для Николая Михайловича Харламова наступит новый этап его служения Отчизне, и он с честью справится с возложенной на него задачей.

Английский период его деятельности, тоже, представляет определенный интерес, не менее увлекательный, и, как всегда, связанный с нашей темой. Надеюсь, что читатель, в дальнейшем, познакомится с новыми исследованиями воспоминаний уважаемого адмирала Харламова.

А на этом заканчивается краткое пояснении тому, что произошло с нашими флотами при нападении Германии. Хотя, как понимаете, дело одним флотом не ограничилось. Но с героями исследований мы, надеюсь на это, столкнемся в следующих встречах. Война, к сожалению, была долгой.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Вступительное слово

Глава 1. Был ли приведен в полную боевую готовность Черноморский флот и почему Ф.С.Октябрьский позволил бомбить Севастополь?

Глава 2. О флотах, адмиралах и их делах.

Часть 1. Как Северный флот встретил войну?

Часть 2. Нарком ВМФ Кузнецов вспоминает…

Часть 3. Слова и дела адмирала Кузнецова.

О Ставке.

О работе Главного морского штаба.

О боевой готовности флота.

О военно-морской базе Либаве.

Тревоги наркома Кузнецова.

Глава 3. Документы войны.

Глава 4. Трудно скрыть правду о войне.

Часть 1. Оборона Ханко.

Часть 2. Глазами очевидца.