Статистика

Как встретил войну наш Советский Военно-Морской Флот?

Владимир Мещеряков

 

---

 

Глава 2. О флотах, адмиралах и их делах.

 

Часть 1. Как Северный флот встретил войну?

 

В главе посвященной Черноморскому флоту читатель познакомился с обстановкой в Севастополе, с командующим флотом Ф.С.Октябрьским, с морскими минами лежащими под открытым небом и прочими безобразиями, как всегда сопутствующими предвоенным и первым дням войны. Но давайте перенесемся в, то же, самое время, с юга из Крыма, на север Кольского полуострова в Мурманск (Полярный), штаб Северного флота во главе с контр-адмиралом А.Г.Головко. Как там, на Севере развивались события по началу войны?

Арсений Григорьевич в книге «Вместе с флотом», изданной еще в 1958 году (все ли сохранилось в последующих изданиях?), вспоминает:

«Когда было получено официальное сообщение о начале войны, в моем кабинете находились член Военного совета А. А. Николаев, начальник штаба флота С. Г. Кучеров, начальник управления политической пропаганды  Н. А. Торик. Не помню, кому пришла мысль спросить о возрасте присутствующих, но выяснилось, что среди нас нет никого старше тридцати пяти лет и ни один из нас не имеет опыта управления флотом в военное время на таком обширном и трудном морском театре. В этот момент — так показалось мне тогда — мы прочли в глазах друг друга невысказанное вслух: по-настоящему осознанное беспокойство за все, что нам было поручено возглавлять и за что мы с тех пор больше, чем когда-либо, должны были ежечасно, ежеминутно в самых тяжелых условиях держать ответ».

После всего того, что читатель узнал о начале войны, он должен был бы поинтересоваться у адмирала Головко, что тот имел ввиду говоря об официальном сообщении о начале войны? То ли знакомое нам всем выступление Молотова по радио 22 июня, то ли оперативная директива, полученная из Москвы от Главного морского штаба, то ли какую иную бумагу Тимошенко с Жуковым прислали?

Так как этот вопрос был деликатным и в то время, в конце 50-х, то на этом моменте воспоминания автора по времени вдруг прерываются, и начинается рассказ о том, как Арсений Григорьевич попал в командующие Северным флотом. Несколько страниц посвященных его деятельности по прибытии на пост командующего флотом завершают первую главу его книги.

Но наш герой, несмотря на все препоны военно-партийной цензуры, пытается все-таки довести до читателя сведения о том, как в действительности встретил врага наш Северный флот. Насколько ему это удалось, читатель убедится, познакомившись с продолжением воспоминаний прославленного флотоводца. Как всегда мы поправим и дополним по тексту представленные мемуары, сравнив, к тому же, поведение командующих Черноморского и Северного флотов.

Разумеется, автор испытывает определенную симпатию к своему герою. И естественно, хочется верить в искренность его рассказа, но суровая действительность, в лице упомянутой цензуры, затрудняет проявление этих чувств. Если по первым своим публикациям, порою, где-то и бывал снисходительным к написанному Арсением Григорьевичем, то, в последующем, чем больше раскрывались проделки наших Мазеп, тем более жесткие требования пришлось предъявлять к тексту адмирала Головко. Ведь его книга с дополнениями издавалась, и после его смерти. Поэтому пришлось по необходимости часть воспоминаний известного флотоводца еще более внимательно пересмотреть, особенно по части боевой подготовки флота к войне.

«Популярная всюду в нашей стране песня «Если завтра война» отзвучала на Севере уже 17 июня 1941 года, за пять суток до официального сообщения о нападении гитлеровцев. Именно в тот день всем на флоте стало ясно, что война из растяжимого понятия «завтра» переходит в область конкретного «сегодня». В тот же день всем стало ясно еще одно: мы не зря торопились с боевой подготовкой; не зря отрабатывали многое, что приучало людей быть собранными, бдительными в любой момент. В частности, не зря воспользовались возможностью, которую предоставили условия перевода всего флота из одной оперативной готовности в другую».

 

Арсений Григорьевич делает второй заход, чтобы снова подвести читателя к тем трагическим дням начала войны. Обратите внимание на дату: 17 июня. Значит, и на флота ушла Директива из Комитета Обороны при СНК, о приведении наших морских вооруженных сил в полную боевую готовность. Снова Головко ссылается на официальное сообщение, но сказать, откуда и от кого, именно, получил сообщение – не может. В то время, имя Сталина было – табу. Да и об известных нам теперь Главных направлениях, что тогда, что теперь, никто, особо не распространялся.

 

«Дело в том, что на всех флотах к весне 1941 года была введена система разных степеней оперативной готовности, очень продуманная и досконально разработанная. Каждая степень (всех насчитывалось три) предусматривала свои мероприятия, которые обеспечивали готовность той или иной части боевых сил флота к немедленным действиям. Такая система сыграла весьма положительную роль в боевой подготовке: она приучила командиров и личный состав обходиться без дополнительных распоряжений и приказов, всегда отнимающих лишнее и всегда драгоценное время. Короче говоря, система оперативных готовностей была подобна автоматическому переключению, предусматривавшему в конечном счете комплекс определенных действий всего флота.

Вот почему и не захватили нас врасплох действия гитлеровцев. Тем более что у себя на флоте мы напряженно присматривались к обстановке по ту сторону границы: и в море и на берегу. Особенно с тех пор, когда немецко-фашистские  войска с помощью предателя Квислинга и его сообщников вторглись в Норвегию, оккупировали ее и захватили северные порты этой страны — Варде, Вадсе и Киркенес, расположенные в непосредственной близости к нашему Заполярью».

Как видите, Арсений Григорьевич не обошел молчанием «пятую колонну» предателей в Норвегии. Местный Квислинг со товарищами неплохо помогли немецким фашистам с меньшими потерями захватить страну. Это же было их прямое предназначение.

Кстати, адмирал Головко пытался рассказать нам о степенях боевой готовности на советском флоте, но бдительная цензура военных ведомств не позволила автору развить эту тему. Быстрый переход из одной боевой готовности в другую, это конечно, хорошо, особенно, когда речь идет в сторону повышения мощи обороняющейся стороны. Но может быть и другая сторона дела. Это когда наивысшая боевая готовность флота сходит по нисходящей линии на прежний уровень. А правильнее сказать – когда сверху приказывают это сделать. В этом и заключалась трагедия 1941 года начала войны.

Арсений Григорьевич, как мог, пояснил, что от тревожно развивающихся событий на германско-советской границе менялась и степень оперативной готовности вверенного ему флота. Но нам теперь известно, что такое положение дел было характерным не только для Северного флота, но, и всех остальных, как Балтийского, так и Черноморского флотов. К тому же оперативная готовность менялась, как в сторону ее повышения, так и возвращалась на прежние позиции.

Интересно, конечно узнать, а как военная советская энциклопедия, трактует такое понятие, как боевая готовность? Ознакомьтесь с этим шедевром военной мысли  энциклопедистов в погонах.

«Боевая готовность, состояние, определяющее степень подготовленности войск к выполнению возложенных на них боевых задач.

Боевая готовность предполагает определенную укомплектованность соединений, частей, кораблей и подразделений личным составом, вооружением и боевой техникой; наличие необходимых запасов материальных средств; содержание в исправном и готовом к применению состоянии оружия и боевой техники; высокую боевую и политическую подготовку войск (сил), прежде всего полевую, морскую и воздушную выучку личного состава; боевую слаженность соединений, частей, подразделений; необходимую подготовку командных кадров и штабов; твердую дисциплину и организованность личного состава войск и флота, а также бдительное несение боевого дежурства».

 

Написано таким унылым языком, словно заповедь на скрижали. Не из архивов ли царского Морского ведомства позаимствовали? Может поэтому при Николае, и потерпели поражение при Цусиме? Да и в Первую мировую особых побед на море не снискали.

Конечно, эти записи не тех, прошедших предвоенных лет, а уже семидесятых годов, но дух формализма и казенщины ощущается в полной мере. И как же в послевоенное советское время звучал вопрос о степени боевой готовности в армии и на флоте? Для военной бюрократии нет проблем: слова есть – напишем.

 

«Степень боевой готовности войск в мирное время должна обеспечивать их своевременное развертывание и вступление в войну, успешное отражение внезапного нападения противника и нанесение по нему мощных ударов».

Почти по Г.Жукову. Если в то, предвоенное время, сразу предлагалось окружить противника, то есть немцев – в Польше, и уничтожить без промедления, то в советское послевоенное время, что собирались делать после мощных ударов по потенциальному противнику, которым являлось НАТО?

Кстати, никто не возражает, что боевая готовность «должна», вопрос лишь требует конкретики, что это такое «степень боевой готовности»?

 

«С нарастанием угрозы войны степень боевой готовности повышается путем увеличения количества войск (сил),  способных немедленно  начать военные действия, а также сокращения времени, необходимого для подготовки остальных войск (сил) к выполнению боевых задач. С началом боевых действий боевая готовность определяется способностью к немедленному выполнению поставленных боевых задач».

Я уже подчеркнул, что написано таким языком, чтобы, видимо, наш потенциальный враг не догадался, как мы собираемся готовиться к отражению внешней агрессии. Противник, ведь, изучает же нашу военную мысль, заключенную в энциклопедическую оболочку. Кстати, читателю, на полном серьезе, предлагается изучить опыт НАТО. Видимо, нам, по понятиям военных верхов, представляется без нужды готовиться к обороне. Только вперед, к Атлантическому океану!

«В вооруженных силах НАТО для поэтапного их проведения в полную боевую готовность установлена система тревог. В соответствии с ней 1-м этапе производится увеличение дежурных сил средств,  частичное рассредоточение частей ВВС ВМФ; на 2-м этапе усиливаются группировки вооруженных сил в возможных районах военных действий, формируются новые соединения и части, усиливаются дежурные смены на командных пунктах и узлах связи, уточняются боевые задачи, проводится рассредоточение частей ВВС ВМС, на 3-м этапе осуществляется оперативное развертывание вооруженных сил и приведение их в наивысшую степень боевой готовности.

Боевая готовность каждого  вида вооружения имеет свои особенности. Различным может быть и порядок их приведения в разные степени готовности...».

 

Видимо, рассуждать о чужой боевой готовности представляется более приятным занятием, чем о своей? Для чего внимание читателя переключают на другие армии мира? О своей боевой подготовке нельзя было писать честно, и открыто. Сразу появятся аналогии с Великой Отечественной войной, и что тогда прикажите делать фальсификаторам военной истории? Итак, «затемнили» для широкой читающей публики с приведением наших войск в полную боевую готовность в начальный период войны. Вот и приходится им ссылаться на забугорное НАТО. Дальше, в энциклопедической статье, много написано пустых слов военной терминологии, но приблизиться к пониманию  степеней боевой готовности, как и значения, самой боевой готовности, так и не представилось возможным. Все было заменено дежурными словами о неустанной заботе партии о Советских Вооруженных Силах. И как апофеоз, выдержка из речи Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева от 5 июля 1967 года на приеме в Кремле в честь выпускников военных академий.

 

«…В боевой готовности войск, как в фокусе, сосредоточены огромные усилия и материальные  затраты народа на оснащение армии, сознательность,  боевая выучка и дисциплина всех военнослужащих, искусство командного состава в управлении войсками и многое другое. Это в конечном итоге, венец боевого мастерства войск в мирное время и ключ к победе на войне».

 

Теперь читатель «подкованный» знаниями о боевой готовности НАТО, и воспользовавшись наставлениями Генерального секретаря Центрального Комитета коммунистической партии, познакомится с настоящей подготовкой к войне, проведенной командованием Северного флота. И учтите сложные условия проведения, как природно-климатические, так и военно-политические. Плюс ко всему, подлые дела «пятой колонны» в Москве.

Адмирал Головко продолжает свой рассказ:

«Нам было известно (по данным разведки и по сведениям, получаемым от беженцев из норвежской области Финмарк), что немецко-фашистское командование непрерывно накапливало свои войска и технику в Северной Норвегии и в пограничных с нами районах Финляндии. В районе Петсамо находились части горнострелкового корпуса (не меньше трех дивизий) под командованием генерал-полковника Дитла, на аэродромах этого района уже было свыше сотни боевых самолетов, а вдоль норвежского и финляндского побережья значительно усилилось движение различных судов. Нам также было известно, что гитлеровцы накапливают в северных норвежских шхерах и фиордах значительные военно-морские силы, что уже создана военно-морская группа «Норд», что надводные корабли и подводные лодки гитлеровского флота продолжают прибывать в базы, находящиеся неподалеку от советско- норвежско- финляндской границы. Наши береговые посты отмечали в нескольких местах вблизи территориальных вод советского Заполярья перископы подводных лодок. Все убеждало, что фашистский зверь готовился к прыжку в нашу сторону».

 

Приятно читать, что командование Северного флота не зря штаны протирало, засиживаясь в штабе. Латинское выражение: кто предупрежден, тот вооружен, в полной мере можно отнести и к Арсению Григорьевичу. Это тем более важно, так как и Северный флот и 14-я армия, прикрывавшая весь Кольский полуостров, значительно уступали (количественно) немецким морским и сухопутным соединениям. Адмирал Головко и не скрывал этого. Грамотно распорядиться своими скромными ресурсами, вот достоинство военачальника любого ранга.

Он пишет, что «если брать соотношение сил лишь в абсолютных цифрах, по количеству и по оснащенности современными для того периода боевыми средствами, Северный флот и сухопутные войска, расположенные на участке, примыкавшем к государственной границе в районе Кольского полуострова, должны были оказаться в самом невыгодном положении с первого часа военных действий.

Помог нам, как это ни парадоксально, сам противник. Немецко-фашистское командование не отличалось дальновидностью в своих планах. Оно делало ставку на все то, что могло принести успех ему лишь на первых порах, — на вероломство, на психологическое воздействие внезапностью удара и на превосходство в силах, хотя бы и временное. Располагая войсками, уже привыкшими действовать в расчете на такие условия ведения войны — совокупностью этих приемов была оккупирована Европа, — гитлеровцы настолько уверовали в их неотразимость, что перестали соблюдать элементарную осторожность. Они сами же в течение нескольких суток, предшествовавших началу войны, дали нам понять, что нападение совершится если не с часу на час, то со дня на день. А это должно было, в свою очередь, служить предупреждением, что они обязательно попытаются захватить Мурманск — наш единственный в Заполярье незамерзающий порт, который дает выход в океан и вместе с тем связан железнодорожной магистралью со всей страной. Иначе немецко-фашистскому командованию не понадобилось бы сосредоточивать против нас на территории Финляндии свои войска и такую ударную силу, какой является горный корпус «Норвегия», состоящий из егерских частей, прошедших специальное обучение».

 

Товарищ Головко, чуть ли не возвращает нас в первую главу, где рассматривался вопрос о том, почему Гитлер напал на нашу страну? И Арсений Григорьевич отмечает, что ставка гитлеровцев на Севере была сделана только на кратковременность боевых действий. Полный успех лишь по первым дням войны, как впрочем, и везде.

Немного поясню положение дел на Кольском полуострове. До войны у нас не было общей границы с Норвегией. Наши страны разделяла небольшая полоса финской территории выходившей к Баренцеву морю, чуть западнее полуострова Рыбачий. На этой финской территории, особенно в районе Петсамо, как раз на Мурманском направлении, на данный момент, накапливаются немецкие войска (На норвежской территории, в районе Киркенеса, тоже). С этой территории, также летают и немецкие самолеты с разведывательными целями. Наша сложность заключается в том, что с Финляндией у нас мирный договор, но немцы, находящиеся на ее территории, провоцируют нас на боевые действия, чтобы Финляндия имела повод объявить нам войну. Об этом мы уже вели речь в одной из глав. Положение сложное, но как говорят, безвыходных ситуаций не бывает. Командующий ВВС Новиков со своими товарищами из Северо-Западного направления, как уже знает читатель, показали один из вариантов ее решения. Головко сдерживается, чтобы не допустить дипломатического конфликта, но на своей земле, мы, все же, хозяева.

Снова возвращаемся к 17 июня 1941 года. Дневниковые записи адмирала Головко.

«... 17 июня 1941 года. Около четырнадцати часов ко мне в кабинет вбежал запыхавшийся оперативный дежурный.

— Немецкие самолеты! — не доложил, а закричал он.

Первой мыслью было: гитлеровцы бросили свою авиацию для массированного удара по объектам Кольского залива — Мурманску, Полярному, аэродромам...

— Уточните, — сказал я, стараясь сохранить спокойствие и тем самым успокаивая взволнованного дежурного.

Придя в себя, он объяснил, что над бухтой и Полярным только что прошел самолет с фашистскими опознавательными знаками, и на такой высоте, что оперативный дежурный, выглянув из окна своего помещения, увидел даже летчика в кабине. По всем данным, самолет был разведчиком. Малая высота понадобилась ему, несомненно, чтобы сфотографировать гавань Полярного. Он успел беспрепятственно пройти над гаванью, затем над Кольским заливом и над аэродромом в Ваенге.

Моментально все стало ясно — начинается война. Иначе на такое нахальство — пройти над главной базой флота — даже гитлеровцы бы не отважились.

Ни одна батарея не сделала по фашистскому воздушному соглядатаю ни единого выстрела. И самолет благополучно ушел восвояси».

        

Смотрите, как военно-политическое руководство Германии уверенное в успехе предпринимаемого ими дела, нагло вело себя на наших границах. А чего стесняться-то? Все идет по их плану. Оборонительные действия противника будут парализованы «нужными» указаниями из Москвы.

Но ведь, Комитет Обороны при СНК своей Директивой привел войска западных округов и флот в состояние полной боевой готовности. Осталось получить сигнал боевой тревоги из Центра и приступить «к немедленному выполнению поставленных боевых задач». Именно таким действием и характеризуется завершающая фаза полной боевой готовности при начале военных действий. Но до этого, оказалось, очень и очень далеко.

Головко, видимо, поначалу руководствовался данной Директивой, пока  не последовало новое указание товарищей из Ставки не поддаваться провокациям на границе, то есть, постепенное свертывание полной боевой готовности и дальнейшая ее отмена. Скоро мы с ним, с указанием, столкнемся.

Но прежде, ознакомимся с воспоминаниями адмирала Амелько Н.Н. «В интересах флота и государства». В них, аналогичные события, то есть, связанные с началом войны, происходят на Балтике.

Николай Николаевич рассказывает, что

«о приближении войны мы уже знали довольно точно. 18 июня я с кораблем и курсантами был в Таллинне. Вечером с преподавателем училища, который руководил практикой, капитаном II-го ранга Хайнацким мы были в ресторане «Конвик» что на улице Торговая. Вдруг приходит шифровальщик и шепчет мне, что пришла шифрограмма из Москвы, зашифрована моим командирским кодом. Срочно пошел на корабль, достал из сейфа командирский код и расшифровал: «Флотам боевая готовность. Всем кораблям немедленно возвратиться в свои базы по месту постоянной дислокации». Дал команду срочно готовить корабль к выходу. Механик Дмитриев доложил о готовности. Затем старший помощник командира корабля, в свою очередь, получив доклады от командиров боевых частей и боцмана Ветеркова, кстати, прекрасного специалиста сверхсрочника, старше меня по возрасту, доложил: «Корабль к бою и походу готов». Снялись с якоря и швартов и пошли в Кронштадт. Явился к командующему В.Ф. Трибуцу. Он говорит:

— У тебя постоянное место дислокации — Ленинград, около училища.

Я доложил, что мне нужно погрузить уголь.

 –  Хорошо, вставай к угольной стенке, грузи уголь под «завязку» и бань (чисти) котлы.

И добавил:

 – Дело пахнет войной, можешь съездить домой и распорядиться по семейным вопросам».

        

Обратили внимание, как у Амелько, цензура «откусила» степень боевой готовности, о которых говорил нам Головко. Их же, было всего три. Если 18-го июня Николай Николаевич получил срочную шифрограмму, значит, в ней была указана боевая готовность № 1, то есть полная боевая готовность. Он и явился к командующему Трибуцу, а тот, что-то слишком кисло отдал последующее распоряжение.

Дальше, как всегда. Боевая готовность растворяется, как соль в воде.

И дело не в указанном корабле, мы еще с ним встретимся, когда будет вести разговор о гибельном Таллиннском переходе, а в том, что боевая готовность объявлялась и по Балтийскому флоту, о чем  упоминает Амелько, но, в дальнейшем, была сведена к нулю. Фактически, вернулись к повседневной. И такое явление было повсеместным, на всех флотах.

Всё, однако, было в руках командующего флотом. Но как себя повести? С одной стороны – честно выполнить свой долг перед Родиной, а с другой –  моя хата с краю, ничего не знаю?

Но, ведь, можно было и с потаенной радостью на сердце – наконец-то, в лице Гитлера, дождались спасителей Отечества от проклятых большевиков! Всяких людей хватало, облаченных в военные кителя со звездами в петлицах.

Вот и товарищ Трибуц дрогнул. Пошел на поводу недругов Советской власти. Неужели проведение на корабле профилактических работ (чистка котлов), соответствует подготовке к немедленному выполнению поставленных боевых задач»? А что же тогда означает отправка командира корабля домой – боевая тревога?  Не кажется ли все это четко обозначенной схемой дезорганизации командного состава флота? Случись сигнал боевой тревоги, где прикажите искать командиров кораблей, вместе с товарищем Амелько? У тещи на блинах?

На Балтику мы еще вернемся, а сейчас, снова к событиям на Севере, к Головко. Речь идет, якобы, об указании Сталиным не давать повода противнику для начала войны. Дескать, не стреляйте по немцам. Такая установка была дана хрущевцами всем военным, пишущим воспоминания о начальном периоде. Да и в сорок первом московское высокое начальство, тоже, давало указание воздержаться от открытия огня по врагу, как бы чего не вышло непредсказуемого, со ссылкой на вождя.

 

«Поднятые в воздух по моему приказанию дежурные истребители не догнали гитлеровца: скорость его полета намного превышала скорость наших И-15 и И-16.  Побывав на батареях, я задавал командирам один и тот же вопрос: почему не стреляли, несмотря на инструкции открывать огонь? Получал один и тот же ответ: не открывали огня из-за боязни что-либо напутать. То есть инструкции инструкциями, а сознание большинства продолжало механически подчиняться общей нацеленности последнего времени: не поддаваться на провокацию, не давать повода к инцидентам, могущим вызвать маломальский конфликт и послужить формальным предлогом для развязывания войны».

На флоты, как и в приграничные сухопутные части, пришел приказ Наркомата обороны, запрещающий открытие огня по вражеским самолетам. Поэтому И-15 и И-16 не догнали немецкий истребитель-разведчик. Кроме того, неясно, кому подчинялись зенитные батареи? Если они, конечно, не входили в состав военно-морской базы.

Но Головко уверяет читателя, что настоял на том, чтобы служба ПВО шугала немецкие самолеты от Полярного. Хорошо, если так было на самом деле.

Помните, как бездействовала авиация Черноморского флота, когда немецкие самолеты проводили налет на Севастопольскую военно-морскую базу? Почему-то Октябрьский не стал поднимать в воздух истребители, которых было более чем достаточное количество, чтобы отразить налет немецкой авиации, – «не рискнул», в пользу Отечества.

 

«Поскольку Северный флот по вопросам сухопутной обороны оперативно подчинен Ленинградскому военному округу, моей обязанностью было немедленно донести туда о происходящем у нас. Так и сделано. Командующий войсками округа генерал-лейтенант М. М. Попов находится, кстати, сейчас неподалеку: проводит учения в районе Кандалакши. Ответ на мою телеграмму получен незамедлительно, подписан начальником штаба округа: «Не давайте повода противнику, не стреляйте на большой высоте». Гадаю и никак не возьму в толк, что же это значит. Не стрелять, чтобы гитлеровцы не использовали сам факт стрельбы для конфликта? Или не стрелять, потому что большая высота?

На все мои запросы о положении и обстановке ничего определенного никто не сообщает. Понять это можно лишь так: извольте сложа руки сидеть у моря и ждать погоды. Нелепо и необъяснимо. Ведь гитлеровцы не сидят сложа руки. Приходится на свой страх и риск снова проявлять инициативу. Перевожу флот своим распоряжением на оперативную готовность № 2».

Здесь мы встречаемся с нашими знакомыми по Ленинградскому военному округу. Командующего округом Маркиана Михайловича Попова накануне войны, как видим, отправили на учения (?) в район Кандалакши. Когда же их проводить, как не за несколько дней до войны? Войска будут в хорошей физической форме, как спортсмены перед соревнованиями.

А начальник штаба округа Никишев Дмитрий Николаевич (неупомянутый здесь поименно), помните, как он оставил Новикова в Ленинграде – в данном случае преподносит Головко своеобразный исторический каламбур: «Казнить нельзя помиловать». Поставьте запятую по своему усмотрению и смысл написанного изменится на противоположный. Арсений Григорьевич, тоже в тупике: получил, оказывается разъяснения от начальства. Хорошо хоть то, что флот был в оперативном подчинении у ленинградцев, только по вопросу сухопутной обороны полуострова, в противном случае не избежать бы нам самых тяжелых последствий в Заполярье.

Как тяжело читать военные мемуары, даже Головко! С трудом приходиться постигать написанное  автором? Командующий округом находится рядом, под Кандалакшей, но приходиться докладывать в Ленинград, чтобы разъяснили существо дела. А, как известно, с Поповым, в поездке, был и член Военного совета округа Н.Н.Клементьев. Интересно, что они, обо всем этом, вскоре скажут Арсению Григорьевичу при личной встрече?

Если Головко берет на себя ответственность и переводит флот «на оперативную готовность № 2», как пишет в мемуарах, то это надо понимать, что оперативную готовности № 1, указанием от 17 (18) июня, уже свели, как и на Балтике, к нулю. Но понимая ситуацию на границе, Арсений Григорьевич «на свой страх и риск» и пытается поддержать на флоте, хотя бы повышенную боевую готовность. Во всяком случае, это лучше, чем тупо выполнять невразумительное указание московского начальства.

Вот так и служим своему Отечеству, действуя согласно логике развития событий, а не как того требует воинский закон попранный Мазепами из Наркомата обороны.

Как проходил перевод флота на повышенную боевую готовность № 2 с 17 июня Арсений Григорьевич поясняет ниже.

«18 июня. Посты службы наблюдения весь день доносят о так называемых неизвестных самолетах повсюду — от Полярного до Кандалакши. Один из этих самолетов обстрелян зенитчиками 14-й стрелковой дивизии, прикрывающей подступы к Полярному и Кольскому заливу, после чего скрылся в северо-западном направлении.

Обстановка неясная и тревожная. Люди настороже, хотя держатся спокойно. Шутки почти исчезли, в глазах напряженная внимательность, особенно когда открывают стрельбу зенитные батареи и проносятся истребители, несущие непрерывный барраж.

Шила, как говорится, в мешке не утаишь. Все видят: перевод флота на повышенную готовность сопровождается большой приемкой оружия, боезапаса, продовольствия, сдачей учебных принадлежностей и всего имущества, ненужного для военного времени.

Предполагал, что получим кое-какие разъяснения непосредственно от командующего войсками Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта Попова. Он сегодня прибыл в Мурманск. Отправился к нему вдвоем с членом Военного совета. Надежды не оправдались. Разговор шел о мероприятиях, не имеющих прямого отношения к тому, что происходит вокруг. Обсуждались и утверждались места строительства(?) различных укреплений, аэродромов, казарм, складов и т. п. в условиях и по нормам мирного времени. О том же, как складываются отношения между Советским Союзом и фашистской Германией, командующий округом ничего не сказал. Вероятно, знает не больше, чем мы. Печально. Ибо неопределенность — это и есть малоприятная перспектива попасть под внезапный удар.  Вечером Попов уехал в Ленинград. Проводили его до Колы. Угостил он нас на прощанье пивом в своем вагоне, тем и закончилась наша встреча.

Из Москвы также ничего определенного нет. Обстановка остается неясной». 

 

Командующим ЛВО Поповым манипулируют из Москвы. Из более ранней главы нам теперь известно, какую перед Поповым поставили задачу? На миноносце, который должен был предоставить Головко из состава флота – к далекому «Северному полюсу» аэродромы проверять.

Это все знакомо по тем делам, когда, к примеру, артиллерию из округов Западного направления, накануне войны приказом свыше отправили на полигонные стрельбы. У нас же, здесь, командующего Ленинградским военным округом отправили за тридевять земель на невесть, откуда взявшиеся учения (за несколько дней до войны!), и никак не хотели возвращать на место. Помните, из главы про Новикова, что Маркиан Михайлович и 22 июня отсутствовал в Ленинграде. Понятно, что из Мурманска дорога оказалась долгой.

         По-поводу Москвы, «яснее ясного» – идут разборки властных структур. Предполагал, что автокатастрофу Сталину подстроили с 18 на 19 июня. Если Головко удерживает повышенную боевую готовность «на свой страх и риск» в эти дни, то, понятно, что «пятая колонна» приступила к реализации своего плана действий. Арсений Григорьевич понимает, что боевая подготовка сворачивается и пытается добиться от командующего четкого разъяснения – что делать? Но, к сожалению, Ленинградское начальство ничем не могло помочь: «Разговор шел о мероприятиях, не имеющих прямого отношения к тому, что происходит вокруг».

А в Севастополе, по воспоминаниям Кулакова, на Черноморском флоте, якобы, тоже, 18 июня объявили повышенную боевую готовность. Понятно, что и там, процесс о боевой готовности пошел в обратную сторону. Было бы неудивительным, если бы это происходило в глубинке, например, на Каспийской флотилии.

А к Черноморскому флоту мы, тоже, еще не раз вернемся.

 

«19 июня. Получена директива от Главного морского штаба — готовить к выходу в море подводные лодки. Задача: наблюдая за боевыми кораблями вероятного противника, отразить нападение, если оно последует. Приказал рассредоточить лодки по разным бухтам и губам, с тем чтобы вышли в море немедленно, как только будет дан сигнал».

         Головко надеется, что как только из Москвы последует сигнал на флота – боевая тревога, то он сразу направит подводные лодки на боевые позиции к вражеским коммуникациям. Скоро узнаете, как Мазепы из Главного морского штаба «обрадовали» Арсения Григорьевича своим сообщением.

 

«Направил начальнику Главморштаба адмиралу И. С. Исакову доклад об изменении плана использования лодок на случай войны: лодки типа «щука» и часть лодок типа «малютка» послать в район морских сообщений гитлеровцев между северными норвежскими шхерами и Петсамо; остальные «малютки» направить для прикрытия входа в горло Белого моря.

Обосновал изменение плана следующим: «малютки» имеют пониженную мореходность, район их действия более ограничен, чем лодок других типов, стало быть, они по своим данным более пригодны для прикрытия наших коммуникаций. А все «щуки» целесообразнее, по-моему, использовать на морских сообщениях противника. Полагаю, что основной поток грузов и резервов для немецко-фашистских войск, расположенных на плацдарме против нас, будет направляться морем. Сухопутные дороги для этого мало приспособлены. Их всего две. Одна протяженностью шестьсот километров от Ботнического залива через всю Финляндию до Петсамо, другая — от Нарвика до Петсамо — проложена через Финмарк, но слишком узка. Снабжение по сухопутным дорогам потребует очень много автомашин, и конечно же гитлеровцы будут вынуждены производить перевозки морем, через норвежские шхеры, где конвои могут укрываться и отстаиваться в случае необходимости.

Дважды за сутки в главной базе объявлялась воздушная тревога. Сегодня фашисты летают не только для разведки. Один из их истребителей пытался напасть на И-153, но безуспешно.

Постепенно вводим в действие то, что должно в первую очередь обеспечить нужный нам оперативный режим на театре. Установлены дозоры на двух линиях, определяющих охрану подступов с моря к главной базе, а военно-воздушным силам вменено в обязанность производить авиаразведку вдоль побережья от мыса Нордкин до острова Харлова».

 

Теперь, зная, что Сталина в Кремле нет, и не будет долго – активно зашевелились наши оппозиционеры из «пятой колонны». Не хочу бросить упрек в адрес И.С.Исакова, как начальника Главморштаба (в тот момент, его уже не было в Москве), но, тем не менее, из его ведомства – Главного Морского штаба, поступила директива контр-адмиралу Головко: перераспределить подводные лодки «Щ» и «М».

Это сделал тот, кто замещал его на время отсутствия. Более мощные по вооружению подводные лодки – «щуки», у которых четыре носовых и два кормовых торпедных аппарата и запас в десять торпед, отправить в тыл, а «малютки», которые брали на борт всего две торпеды, отправить на коммуникации противника. Неплохо для подставы немцам по началу. Высокое начальство решило «поберечь» наши «щуки». Знали, видимо, в сорок первом, что война продлиться долго.

Но Головко твердо отстаивал свои права и показал характер. Направил в Главный морской штаб изменения по использованию подводных лодок. Сразу видно, что не глядел в рот начальству. «Щуки» должны бить врага, а не прохлаждаться на своих внутренних коммуникациях. Обратите внимание, что Арсений Григорьевич установил морскую авиаразведку от мыса Нордкин, северной оконечности Норвегии (!), чтобы более оперативно реагировать на подвижки врага.

Кстати, начальника Главморштаба Исакова, «своевременно» удалили на учения в акваторию Черного моря. А ведь, война на носу! Но кто-то же, ведь, задумал провести эти учения! А что? Как говорил выше - своеобразная разминка перед боем.

Промелькнул в рассказе Головко самолет И-153 (Чайка). Об упомянутом выше самолете, сообщит нам, в своих мемуарах нарком Н.Г.Кузнецов. Запомните дату – 19 июня.

 

«20 июня. Обстановка прежняя. Над Ваенгой (пос. в Кольском заливе, будущий Североморск. – В.М.) пролетел и был обстрелян зенитчиками неизвестный самолет. Данные разведки еще раз предупреждают о накапливании гитлеровцами войск в приграничных пунктах — Петсамо, Киркенесе, Варде. Немецкий гарнизон Киркенеса насчитывает двадцать тысяч человек. Гитлеровцы решили избавить себя от лишних глаз: движение иностранных торговых судов от Тромсё до финской границы закрыто.

Сегодня в Полярном были командующий 14-й армией генерал-лейтенант В. А. Фролов и начальник штаба армии полковник Л.С.Сквирский. Части этой армии прикрывают границу вплоть до Кестеньги (Огромное расстояние протяженностью в сотни километров на юг. – В.М.) На участке, примыкающем к району Мурманска, Полярного и Кольского залива, по-прежнему находится только одна 14-я стрелковая дивизия неполного состава. Договорились, что армия для защиты этого участка выделит еще одну стрелковую дивизию, переброску которой в район Западной Лицы и Титовки (приграничные населенные пункты. – В.М.) должны обеспечить мы».

 

Обратите внимание, что командующий Северным флотом по собственной инициативе, как грамотный в военном отношении начальник, договаривается с командующим 14-й армией Фроловым, чьи стрелковые части прикрывают приграничную зону, заблаговременно выделить еще дополнительные силы на опасный участок Мурманского направления. Ведь, только что был командующий округом М.М.Попов, который должен был решать эти поставленные задачи, но видимо, у того были «связаны» руки. А может молчаливо дал согласие и благословил на ратные дела, тем более что рядом с ним был член Военного Совета округа Н.Н.Клементьев.

Головко и Фролов договорились, как говорят, «полюбовно» в интересах дела. Северный флот морем перебросит пехоту в район прикрытия.

В конце концов, в случае чего, спросили бы именно с них, но они не побоялись ответственности. На наше счастье, что именно Арсений Григорьевич, оказался на этом месте, в нужное время. Да и Валериан Александрович не подкачал в оказании помощи боевому другу.

Это ведь, тот самый В.А.Фролов, командующий 14 армией, до которого никак не мог дозвониться 26 июня товарищ Ватутин из Генштаба. Помните, приезд Сталина в Наркомат обороны, чтобы разобраться с военными по поводу Финляндии, которую преднамеренно отбомбили?

Наступает самый ответственный момент в нашей истории.

«21 июня. В течение суток над нашей территорией появились два фашистских самолета — один у полуострова Рыбачьего, второй в районе Териберки. Это значит, что гитлеровцы просматривают побережье Мурмана. Думаю, что они хотят выяснить, идут ли у нас перевозки из Белого моря и готовимся ли мы к отражению удара. Над Кольским заливом чужих самолетов не было, поэтому обошлось без воздушных тревог и стрельбы зениток…»

 

А что им там делать, немецким-то, самолетам? Уже авиаразведка выяснила, где находятся корабли и подлодки. Рассредоточил ли, на свой страх и риск, корабли по заливу Арсений Григорьевич, вот в чем вопрос? Судя, по твердости характера Головко, хочется верить, что это произошло.

Сейчас читатель столкнется с характерным явлением тех дней. Об этом упоминалось и в главе о Черноморском флоте. Сейчас на очереди – Северный. 

«В Полярном находится на гастролях Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Сегодня вечером состоялся очередной спектакль этого театра. Показывали «Периколу». Когда мы втроем — член Военного совета Николаев, начальник штаба Кучеров и я — пришли в театр, зрительный зал был переполнен: всем хотелось посмотреть игру москвичей. Наше присутствие сразу же было замечено.

«Похоже, что обстановка разрядилась, поскольку начальство здесь», — читал я на многих лицах. Если бы это было так...

Играли артисты хорошо. На какой-то срок, следя за игрой, отвлекся от навязчиво-тревожных мыслей. То же самое, судя по репликам, испытывали Николаев и Кучеров. Да и всю дорогу на обратном пути из театра в штаб мы толковали о спектакле. Возможно, потому, что хотели заглушить тревогу в себе».

 

Лишний раз приходится повторять, что это прибытие артистов во все части западных округов и, как видите, флотов, даже на Севере, – заранее спланированная акция, с целью рассеять внимание командного состава и отвлечь его от выполнения поставленных перед ним боевых задач оборонительного характера. Ничего другого вразумительного, по артистам, как по случившимся событиям тех лет, трудно придумать. Получилась, к тому же, лишняя головная боль для местного начальства. Среди прибывшего на спектакль руководства флотом отсутствовал по «уважительной причине» один человек. Об этом, чуть позже, он нам сам расскажет.

 

«Возвратились — и действительность неумолимо напомнила обо всем.

Просмотрел за чаем вечернюю сводку. Привлекли внимание данные воздушной разведки. В течение дня были обнаружены: на подходах к губе Петсамо тральщики; в самом порту, на рейде, пятнадцать тральщиков; на рейде Варде — транспорт; в Перс-фиорде — транспорт. В общей сложности за сутки из Петсамо вышли восемь транспортов и вошли в гавань три транспорта, два рыболовных траулера, один сторожевой катер. Пока размышлял над сводкой, принесли радиограмму особой срочности.

Николаев, Кучеров и заглянувший «на всякий случай» начальник управления политической пропаганды флота Торик забыли и про спектакль и про чай, когда я начал читать вслух радиограмму. В ней сообщалось, что немецко-фашистское командование стянуло войска (около двухсот дивизий) к нашей границе и что с часу на час надо ожидать их вторжения на территорию Советского Союза. Нам предписывалось перевести все части флота на боевую готовность № 1.

Фактически флот уже в готовности. Остается, как только последует сигнал о всеобщей мобилизации, принять положенные по моб(илизационному)плану различные вспомогательные суда и помещения, а также принять запасников, приписанных к флоту. Мало сил, недостаточно техники, но, по существу, мы готовы».

 

В данном случае боевая готовность № 1 означала полную боевую готовность, по которой личный состав кораблей должен находиться на боевых постах, а всё вооружение и технические средства готовы к немедленному использованию по отражению внезапного нападения противника.

Хорошо написано в радиограмме. Только не Жуковско-Тимошенковская ли это Директива, которую, якобы, сочиняли эти «друзья» весь вечер 21-го июня? Тогда, ничего путного в ней не было, а Арсения Григорьевича подправили в рукописи, чтоб весомо выглядело сообщение из Москвы. Дескать, Кремль, шибко обеспокоен, как там дела на границе? Нет ли, где поблизости врага?

В данной Директиве морякам, вообще, ничего конкретного, указано не было. Просто, с ее копией должен был ознакомиться нарком ВМФ Кузнецов. Вот и все. Поверьте, совсем «пустой» был документ. К счастью Головко мух не ловил от безделья. Во всяком случае, думается, его нахождение в штабе флота, соответствует действительности, в отличие от других морских военачальников. Что там было мудреного в этой «радиограмме особой срочности», читатель узнает, чуть позже, когда будем рассматривать балтийские дела. А вот как на нее отреагировало командование Северного флота, прочтет ниже.

Головко продолжает дневниковые записи.

 

 «22 июня. Дата, памятная каждому советскому человеку, — начало войны с гитлеровской Германией. Ясно, что борьба предстоит беспощадная. Это смертельная схватка с фашизмом. Кто кого. Приказание наркома Военно-Морского Флота о немедленном переходе на оперативную готовность № 1, переданное в адрес Военного совета, исполнено прежде всего сигналом по флоту».

 

Редактура решила подыграть Наркому ВМФ. Помните, ранее, Н.Г.Кузнецов вспоминал, что он, как будто, послал Алафузова «дать тот самый условный сигнал, к которому мы в течение этих двух лет готовились». Написано топорным языком, оно и понятно, чтобы затушевать действия Москвы.

Читателя хотят заставить поверить в то, что наркомат ВМФ озаботился положением с флотами и успел передать сообщение об оперативной готовности № 1. Да флот уже находился в полной боевой готовности, еще 18-го июня, но ее отменили, вернув флот на повседневную, то есть оперативную готовности № 3. Теперь тужатся представить это дело так, как будто бы полная боевая готовность и явилась панацеей от всех бед, позволяющей встретить врага во всеоружии. Когда немцы нанесли бомбовый удар по нашим базам, то тут не шифрограмму о приведении флота в состоянии полной боевой готовности посылать надо, а поднимать флота по боевой тревоге. И в каком состоянии находились боевые экипажи кораблей, в таком они и будут встречать врага. Для чего отменили полную боевую готовность деятели из «пятой колонны»? Чтобы флот (как и войска) был(и) в разобранном состоянии. Смогут ли подводные лодки, если не были заправлены боезарядами, топливом, сжатым воздухом, питанием – выйти на боевые позиции в море? Конечно, нет! Также и в отношении кораблей, чьи экипажи отпущены в увольнительные на берег вместе с командованием слушать выступления артистов.

Сам нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов, когда писал мемуары, то свою вторую книгу посвященную началу войны, так и озаглавил «На флотах боевая тревога». Но он в ней много понаписал вразрез с установкой военно-политического руководства страны того времени. Пришлось срочно менять название книги и перерабатывать содержание. В новом варианте книга стала иметь бодрое название «Курсом к победе». Мы с Кузнецовым и его книгой встретимся чуть попозже.

Скорее всего, ни какой Наркомат обороны, ни сам нарком Кузнецов не поднимали ни войска, ни флота – по боевой тревоге.

А о чем же тогда писал адмирал Головко? Подразумевается, что именно то, что надо было военно-политическому руководству Вооруженных Сил и, соответственно, страны. Все, дескать, было в ажуре, дорогие наши товарищи и уважаемые гости страны. Врага встретили, как положено, во всеоружии и как результат, в мае 1945 года водрузили Победное Знамя над Берлином. Все нормально –  Григорий, все отлично – Константин! –  как говорил наш известный сатирик Михаил Жванецкий.

Хотя, сказать открыто ключевое слово – сигнал, по которому Черноморский, Балтийский и Северный флота, а также соответствующие флотилии поднимались бы по боевой тревоге адмирал Кузнецов не решился, или не дали возможности написать, как и не дали отправить сигнал на флота.

Тогда, что же печатать по этому поводу в книге Арсению Григорьевичу? Или точнее, что же отправили из Москвы на флота? Эту самую «радиограмму особой срочности», которую Головко и получил. Однако, о ней, адмирал Кузнецов, в раннем упоминании, не скажет ни слова. Но мы о ней узнаем из других источников.

Думается, что на Северном флоте была проявлена, в определенной мере, чистой воды, самодеятельность. Когда немцы утром 22-го начали бомбардировку города и его окрестностей, то Головко и безо всяких Директив из Центра стало ясно, что это война. Поэтому он, как командующий, не раздумывая, отдал по Северному флоту сигнал боевой тревоги.

Сигнал был такой: «Павлин – один». С автором воспоминаний, откуда почерпнута эта информация, мы столкнемся, чуть ниже, а пока продолжим рассказ самого Арсения Григорьевича.

«А пограничные посты доносят: в течение только первых полутора часов сегодняшних суток уже шесть самолетов (четыре немецких, один финский и один неопознанный) появлялись над нашей территорией на высоте около тысячи метров.

Другая директива наркома, адресованная Военному совету: к семи часам утра выделить для обороны горла Белого моря две подводные лодки (тип не указан), эскадренные миноносцы «Грозный» и «Сокрушительный», эскадрилью морских бомбардировщиков МБР-2».

        

По-поводу подводных лодок хотелось сказать следующее. Адмирал Головко, видимо, ранее вскрыл свое мобилизационное предписание, где и была указана несуразица по дислокации «Щук» и «Малюток». Заодно отправлялись в тыл и те, немногие разведывательные самолеты. Там, в тылу, видимо, были «нужнее».

По-поводу указанных в директиве самолетов. Само название, приведенного Арсением Григорьевичем самолета, расшифровывалось так: Морской ближний разведчик (МБР). Когда Головко доложил в Главморштаб, что он установил авиаразведку (см. его запись от 19 июня), то сразу последовало указание свыше – эскадрилью МБР-2 отправить в тыл. Его, ко всему прочему, лишали возможности следить за перемещениями немцев. Понятно, что данные самолеты были многофункциональны: могли при случае и немного побомбить, но в данный момент, они были нужны именно, как разведывательные самолеты.

Подправили мемуары, чтобы не бросалось в глаза, такое, ничем необъяснимое указание Центра, которое, явно, играло на руку врагу. Разумеется, запрос Головко в Главморштаб требовал от ведомства пересмотреть данное решение, с чем московское начальство никак не хотело соглашаться. Не желая проявлять себя, как явного пособника врага, отделалось молчанкой. Однако тихо спустило вниз еще одно дополнительное указание, не меняющее существа дела.

 

«Стиснув зубы, ведем счет неопознанных самолетов, проносящихся за облаками над Кольским заливом вплоть до рассвета (по календарному времени суток).

И вот около четырех часов утра первый раскатистый гул взрывов: в районе Полярного сброшены бомбы. Гул взрывов слышали все. По городу засновали люди в поисках убежищ. Многие из тех, кому не обязательно оставаться здесь, кинулись, несмотря на ранний час, к стоявшим у причалов буксирам и пароходам, чтобы переправиться в Мурманск и оттуда выехать поездами вглубь страны».

 

Отчего это стиснуло зубы командованием Северным флотом? Оттого, что им, этой «радиограммой особой срочности» запретили открывать огонь по немецким самолетам. А читатель, что подумал? Потому что, дескать, самолетов не видать за облаками? А как же тогда Головко с товарищами вели счет этим самолетам? Вот Арсений Григорьевич и зашифровал свою запись неопознанными самолетами за облаками. Стиснутые зубы командующего о многом говорят.

А вот когда на базу в Полярном сбросили бомбы, то ситуация сразу «прояснилась». Чего же гадать? Война! Как всегда вопрос: «Где были корабли?» Успел ли их рассредоточить, уважаемый Арсений Григорьевич? Хотелось бы верить в лучшее.

 

 «Всполошились артисты-москвичи. В течение двух часов из Полярного выбрался весь состав театра, позабыв взять декорации и реквизит. Удивляться и досадовать не к чему: привыкнуть, вернее, приспособиться к бомбам сразу нельзя, для этого требуется известное время».

Сколько страданий выпало на долю этих артистов, горемык в гриме, которых явно подставляли с неблаговидной целью. Их вины, конечно же, не было в том, что они невольно отвлекали командиров и бойцов, в такой напряженный момент, от их основной задачи: обороны вверенного им уголка земли нашей Родины. Подло сыграли на лучших душевных качествах человека, его любви к искусству и людям, его представляющим.

 

«Отовсюду поступают донесения о фашистских самолетах, о неопознанных силуэтах надводных судов, о перископах подводных лодок. Береговые зенитные батареи и корабельная артиллерия то и дело ведут яростный, но все еще бесполезный огонь по самолетам: по чужим и по своим. Еще не умеют ни стрелять в боевой обстановке, ни различать типы самолетов».

Но, ведь, не напишешь же, что сидели и смотрели в небо? Когда немцы отбомбились по Мурманску, около четырех утра, тут уж, и дураку ясно стало, что надо стрелять, пока жив. А почему «бесполезный огонь по самолетам»? Это была уже стрельба вдогонку. Немцы-то, свое дело сделали, нанесли бомбовый удар по городу. Стрелять-то, нашим, сначала запретили. А уж, когда поняли, что немцы не шутят, тут и наша истребительная авиация, видимо, подоспела. Поэтому и получилась суматоха в воздухе. И немецкие самолеты в воздухе, и наши.

 

«На телефонные запросы нам отвечают из Главморштаба, что началась война, однако ничего другого пока сказать не могут».

 

Изумительная по значимости фраза Головко. Ну, прислали сообщение из Москвы, что Германия напала на страну. Дальше-то, что? Боевой тревоги по флоту – нет! Приказа о вскрытии «красных» пакетов – нет! Стрелять по немцам – видимо, по своему усмотрению? Слепо выполнять указания ранее присланных директив Главного морского штаба: все, что может нанести урон немцам – в глубокий тыл. Что же прикажите делать в таком случае командующему флотом?

Теперь-то, читателю, станет более понятной ситуация на Северном флоте. Это ему не Главморштаб «ничего другого пока сказать не смог», а товарищи из Ленинграда, где обосновалось Главное командование Северо-Западного направления. Теперь им, должен был подчиняться Арсений Головко. А те ответят, когда получат указание из Москвы. Куда спешить? Войны на всех хватит.

Головко думает, что товарищи из Ленинграда поймут его положение и отменят московский приказ по подводным лодкам. Дудки! Они сошлются на указание москвичей. Головко заставят плутать в трех соснах. Вот так мы отбивали первый натиск врага. В каждом начальственном кабинете – по «патриоту», с карандашом в руках.

 

«Тогда я запрашиваю относительно плана использования подводных лодок. И вдруг начинается перепалка. Главморштаб категорически настаивает, чтобы к входу в Белое море, вернее в горло Белого моря, были направлены большие лодки, то есть «щуки», а не «малютки». Никакие мои доводы не принимаются. Переговоры насчет лодок возобновляются несколько раз. Дело заканчивается тем, что Главморштаб категорически предписывает мне послать к горлу Белого моря «щуки», ссылаясь при этом на личное указание И. В. Сталина. Проще говоря, не сумев доказать свою правоту, мотивировали таким образом».

 

Ясно, что и повышенную боевую готовность на Северном флоте пытались свернуть, оставив повседневную. Да, но что делать при начале войны? Можно ли стрелять? Как, видите, ответа из Москвы нет. К тому же, по поводу использования подводных лодок –  видимо, данное указание высокого начальства шло вразрез с мобилизационным предписанием, которое известно Головко. А вскрывать пакеты, о чем сказал выше, разрешения не давали.

Наверное, вместе с Жуковым утром Сталину звонил, еще и нарком Кузнецов? Если, как говорит Головко, было «личное указание И.В.Сталина» по поводу подводных лодок. (Шутка).

Понятна и реакция Головко на подобную присланную чушь. А как озлобились в Москве (а в Ленинграде?) на строптивого командующего Северным флотом! Фактически играют в пользу фашистов, позволяя тем безнаказанно перебрасывать морскими транспортами военные грузы и подкрепление на Мурманское направление. Это уже не саботаж высокого начальства, а нечто иное, за что, в военное время полагалось «к стенке». Тут же обозначился «товарищ Сталин со своим указанием». Чувствуете, иронию Арсения Григорьевича? Он же прекрасно понял, что никакой Сталин и близко не стоял около Главного морского штаба ВМФ.

Зная о созданных главных направлениях, с высокой степенью вероятности можно предполагать, что подобная «глупость» скорее всего, могла исходить и из Ленинграда, где обосновалось Главное командование Северо-Западного направления, во главе с Мерецковым. Оно и блокировало вскрытие мобилизационных пакетов на Северном флоте, а совокупи с Мазепами из Главного Морского штаба, срывало выход на боевые позиции подводных лодок «щук», отправляя их в тыловые районы.

После войны в 1948 году группу военных из высшего состава ВМФ передали Суду чести Министерства Вооруженных Сил СССР. Суд признал их виновным и постановил ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании виновных суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР. Одним из осужденных был В.А.Алафузов, который на тот момент (22 июня 1941 года) был заместителем начальника Главного Морского штаба, а фактически, выполнял функции самого начальника.

 Фигуранты послевоенного уголовного дела были осуждены по ст. 193 (Преступления воинские), за преступную халатность в отношении своих служебных обязанностей. Но это могло быть представлено, как бы, для широкой общественности, не более того. А что там было, на самом деле, «подчищала» реабилитационная комиссия, приступившая к работе, вскоре, после смерти Сталина.

Хрущевцы, чтобы замазать свои «темные» делишки во время войны, после взятия власти в свои руки в 1953 году, со временем «пересмотрели» и Уголовный Кодекс РСФСР. Они убрали ряд статей, а некоторые просто изменили. Короче, внесли определенную путаницу, чтобы было трудно понять, за что же были наказаны те или иные лица в, условно говоря, Сталинское время? Если бы в Уголовный Кодекс просто бы внесли дополнения, то взяв в руки УК РСФСР, изданный, например, после 1960 года, можно было бы, довольно легко определить, например, степень вины того же Алафузова. Но из Уголовного Кодекса изъяли главу « Преступления воинские» и был изменен ряд статей. Поэтому статья 193 в новом Кодексе уже содержит другое наполнение. По Алафузову, чуть позже, я приведу один «интересный» момент.

Но, снова, возвращаемся к трагическому дню 22 июня 1941 года на Севере. С болью в сердце Головко пишет:

«Не теряя времени, приступаем к массовой эвакуации детей и женщин из Полярного, а также из других гарнизонов.  Когда пароход «Ост», переполненный женщинами и детьми, отвалил от причала, послышался гул самолетов и на гавань из облаков посыпались бомбы.

Четвертое приказание наркома(?) Военному совету принято в десять часов тридцать пять минут — выслать подводные лодки в район Варде с задачей вести решительную борьбу против боевых кораблей и транспортов противника, не допуская их к Варангер-фиорду».

 

«Четвертое приказание наркома» – а, где три предыдущих? Убрали из текста мемуаров, как несоответствующие действительности, так что ли? Время, уже 10.30 утра. Уже 7 часов прошло с начала войны, а из Москвы поступает «тупое» указание по выдвижению, всё тех же «малюток», на коммуникации врага. Много они навоюют с двумя торпедами на борту. К тому же неясно, какое количество подлодок приказали высылать? Неужели, для смеха – всего, две?

О какой «массовой эвакуации детей и женщин из Полярного» ведет речь командующий флотом Головко? Разумеется, что «женщины и дети» –  это, в массе своей, семьи командно-политического состава, которых наша «пятая колонна» подставила под удар немцев.

Даже у Арсения Григорьевича написано, что когда переполненный пароход с семьями «отвалил от причала, послышался гул самолетов и на гавань из облаков посыпались бомбы». О судьбе парохода «Ост» автора заставили промолчать. Как и о том, чьи же семьи были погружены на пароход.

При переходе флота (или военного округа) на полную боевую готовность из приграничных областей начинают вывозить в глубокий тыл семьи командно-политического руководства войск. Нечего им там делать под бомбами и снарядами противника в начинающей войне. Данная эвакуация входит в комплекс мероприятий при переходе на полную боевую готовность. А это, сами понимаете, не строка в Директиве, и даже, не один день. Таким образом, яснее ясного, что полной боевой готовностью в воинских частях и на флоте 22-го июня, даже, и не пахло.

Хорошо знакомый нам Матвей Васильевич Захаров так описывал подобную ситуацию, находясь на должности начальника штаба Одесского военного округа.

 

«В апреле (или мае), рассматривая план мобилизационных перевозок округа, я обратил внимание на то, что в плане нет расчетов на вывоз семей начсостава из приграничной зоны.

На мой вопрос, чем это вызвано, начальник ВОСО округа полковник П.И,Румянцев сослался на то, что в изданном в 1941 году Наставлении по мобилизационной работе раздел по эвакуации семей из приграничной зоны отсутствовал (в ранее имевшемся наставлении такой раздел был)».

 

Захарову ли не знать, что было в документах Генштаба, в бытность его заместителем начальника данного военного ведомства. Как вам нравится такая ситуация с семьями начальствующего состава? О них, вообще, преднамеренно забыли! Это наивысшая подлость мерзавцев из военных верхов по отношению к семьям военнослужащих командного состава Красной Армии и Военно-Морского флота. Население – из приграничной зоны эвакуируется до начала военных конфликтов вглубь страны – как бы ни пострадало! А здесь подставить под удар врага жен и детей своего же брата военного?

Впрочем, о чем мы говорим? На предателей Родины подобные нравственные принципы, как известно, не распространяются. Матвей Васильевич попытался «выкрутиться» из такой щекотливой ситуации.

 

«Этот пробел в плане был срочно ликвидирован. Начальникам приграничных гарнизонов немедленно были даны распоряжения о порядке вывоза семей в случае объявления  мобилизации или начале боевых действий. В них указывались железнодорожные станции, к которым приписывались гарнизоны, порядок прибытия семей военнослужащих к месту посадки в эшелоны, какие гарнизоны куда эвакуировать. Главные пункты эвакуации намечались в районах Кировограда, Днепропетровска, Запорожья».

 

Не во власти товарища Захарова было отменять действия установленных воинских законов. Кроме того, из Москвы поступила отмена введенного в действие указания о приведении войск в полную боевую готовность. Как следствие, намечаемая эвакуация семей была свернута. А то, о чем пишет Матвей Васильевич – это размеренное течение жизни. Помните, когда была объявлена мобилизация по стране? Только 23 июня!? Целый день давали врагу издеваться над беззащитными женщинами и детьми, которые остались в военных городках вблизи границы. Счастьем было то обстоятельство, что на советско-румынской границе, поначалу, не было столь активных военных действий со стороны противника.

 

«Принятые меры, как показали дальнейшие события, себя оправдали. Большинство семей военнослужащих приграничных гарнизонов было после начала боевых действий эвакуировано».

 

Как понимать написанное – «большинство семей военнослужащих …эвакуировано»?  А что же было с оставшимся меньшинством? И каким же количеством оно выражалось? Или написанное следует понимать так –  лучшее, что удалось сделать в той ситуации, это спасти большее количество семей. На самом деле, всё могло обернуться значительно худшими последствиями.  

По этой же теме. Из показаний на следствии бывшего командующего Западным фронтом Д.Г.Павлова:

«На мой вопрос – каково положение на его правом фланге, Кузнецов (Генерал-лейтенант, командующий 3-й армией данного фронта. – В.М.) ответил, что там положение, по его мнению, катастрофическое (Быстро, однако. – В.М.), так как разрозненные части в районе Козе (севернее Гродно) с трудом сдерживают натиск противника…»

 

Это 22 июня, Западный фронт – Белоруссия. Здесь не граница с Румынией. События сразу становятся угрожающими. Уже, намечается разгром войск 3-й армии под Гродно.

А как здесь обстояли дела с вывозом в тыл семей командиров и политработников данной армии и всего округа в целом? На удивление, показания Павлова поражают своим откровенным цинизмом.

«Наконец Кузнецов спросил: « Я чувствую, что нам придется оставить Гродно, в случае чего как быть со складами и семьями начсостава, многие из них уже остались у противника. Я ответил, что при оставлении каких-нибудь пунктов – склады и все добро, которое нельзя вывезти, уничтожить полностью. Кузнецов передал трубку члену Военного совета Бирюкову, который снова спросил – как же быть с семьями?

Я ответил: «Раз застал бой, сейчас дело командиров не о семьях заботиться, а о том, как ведется бой».

 

Не хуже, чем у Лермонтова: «Смешались в кучу, кони, люди…». У нас – склады и люди. Понятно, чтоб склады не достались врагу их необходимо уничтожить. Жаль, что вместе с ними нельзя было приказать уничтожить и семьи начсостава. И врагу не достанутся, и проблем станет меньше. Неужели Павлов не понимал, что пишет? Или снова, как и всегда, его немного подправили по тексту?

Ему командиры в два голоса криком кричат о семьях, а он вроде бы не понимает, о чем идет речь? Понятно, что легко рассуждать о судьбах чужих семьях, когда своя – под боком в Минске. Ну, лицемер! Ну, умник! Командир, дескать, должен не о семье заботиться, а о воинском долге. Легко, так кивать, в чей-то адрес.

Кто же в таком случае отменил приказание о вывозе семей начсостава данной армии из приграничной зоны? Не из штаба ли Павлова пришел подобный приказ? И не надо кивать на Москву. Для этого существует честь офицера. Именно она является защитой от выполнения подлых приказов вышестоящего начальства. Не для щелканья каблуками в угоду начальству, ему звездочек в петлицу напихали. Сумей показать командирский голос не только в общении с подчиненными. Не захотел? Или был заодно с теми, кто отдавал подобные приказы?

А ситуация у Кузнецова, по сравнению с Захаровым на Южном фронте, сложилась куда, как более, трагичная. Если Матвей Васильевич написал, что большее количество семей им удалось вывезти, а значит, и спасти – то, в 3-й армии Западного фронта ситуация полна неопределенности. Павлов дал ясный ответ – семьи побоку. Скорее всего, часть их них, погибнет, часть сумеет вырваться из лап войны, – оставшиеся, вместе со складами будут захвачены врагом. Хорошо известно, что делали немцы с семьями начсостава. Не конфетами угощали. Да и с трудом уцелевшие семьи еще предстояло спасать от жестокостей войны.

Эти факты, к сожалению, не единичные, как и цинизм высшего командования. Хорошо нам знакомый К.А.Мерецков так отобразил похожий момент в своих мемуарах.

22 июня он уже восседал в кресле Главкома Северо-Западного направления в Ленинграде. Ему докладывает, заместитель командующего Северо-Западного фронта Е.Н.Сафронов.

« Далее < он > сказал, что очень беспокоит судьба семей комсостава. За несколько дней до начала войны по указанию командования округа семьи комсостава вывезли в тыл. Но 20 июня из Наркомата обороны пришло категорическое распоряжение немедленно возвратить всех на старые места. И вот теперь судьба семей комсостава неизвестна. Скорее всего, они в плену у врага.

Е.П.Сафронов попросил у меня совета, как ему дальше действовать».

Зная Кирилла Афанасьевича, как «хитроватого ярославца» именно, по этой причине и назначенного на эту должность, трудно усомниться в «высоких морально-волевых качествах» данного товарища. Читайте, что написал человек с погонами Маршала Советского Союза.

 

«Я посоветовал прежде всего установить связь с войсками и наладить управление ими. Затем разыскать командующего и координировать все действия с Балтийским флотом и соседом слева – соединениями Западного особого военного округа. Однако, как вскоре стало известно, командование Прибалтийского особого военного округа действовало по-прежнему неуверенно».

Как видите, Мерецков стесняется признаться, что был Главкомом и  рисует себя в роли простого советчика. А товарищу Сафронову рядом, в штабе фронта, видимо, не с кем было, словом перекинутся по поводу командирских семей. Он и решил ненавязчиво побеспокоить Кирилла Афанасьевича своею просьбой. Тот очень тактично (ведь, просьба же!) напомнил заместителю командующего фронтом его основные обязанности, как военного высокого звания.

А как же семьи командного состава: жены и дети, подлым образом возвращенные под снаряды немцев? О них лучезарный Кирилл Афанасьевич даже и не заикнулся. Свой-то сынишка, в дальнейшем в генералы выбьется по проторенной отцом дорожке. Другим мальчишкам из того предвоенного командного состава Прибалтийского округа будет отказано даже в праве на жизнь!

Вот такое начало войны уготовила нашим командирам «пятая колонна».

Так что пароход «Ост», приведенный у Головко, может о многом рассказать, не хуже, чем иной «сохранившийся» документ из архива президента. Кстати, в какую категорию по Захарову попал бы данный пароход, перевозивший семьи командиров и политработников? В большую или меньшую спасенную часть?

 Арсений Григорьевич продолжает вспоминать:

«Одновременно сообщается, что объявлена всеобщая мобилизация. Начальникам пароходств и Главсеврыбпрома даны указания сосредоточить весь транспортный флот в портах, предназначенных быть пунктами для мобилизации. Аварийно-спасательные отряды ЭПРОНа, а также корабли морпогранохраны включались в состав флота.

Наконец из Москвы поступает пятое приказание(?): в связи с вражескими диверсиями в непосредственном тылу объявить военное положение в базах, укрепленных районах и секторах; установить строжайший режим пропусков; принять меры, необходимые для охраны тыла, особенно средств связи.

К полудню положение в стране вырисовывается: немецко-фашистские войска вторглись в пределы Советского Союза и перешли в наступление на всем протяжении государственной границы. Немецко-фашистская авиация подвергла бомбардировке ряд наших городов. Первый налет совершен около четырех часов, тогда же, когда сброшены первые бомбы в районе Полярного; стало быть, бомбовый удар наносился фашистской авиацией одновременно по всей линии фронта.

Однако войска и корабли противника, сосредоточенные на исходных рубежах, примыкающих к районам Северного флота и 14-й армии, еще не ведут наступательных действий на море и на суше. Активничает лишь авиация. Весь день фашистские самолеты, одиночные и группами, стремятся к району Кольского залива и Мурманска. Их перехватывают и поворачивают вспять наши истребители. Один из гитлеровских бомбардировщиков перехвачен у Рыбачьего летчиками-истребителями Сафоновым и Воловиковым. Били они его как будто неплохо, он задымил, значит, имел прямое попадание, но все-таки оторвался и ушел. Оба летчика ручаются, что вражеский стрелок убит, но сказать, что же сталось с фашистским самолетом, не могут. А раз так, нельзя и заносить его на чей-либо счет.  Судя по всему, гитлеровцы не сомневаются, что мы знаем о подготавливаемом ими ударе, и потому продолжают накапливать силы, чтобы затем одержать верх над нами численным превосходством. По данным разведок флота и 14-й армии, через Киркенес и фиорды поступает много вооружения и прибывают новые контингенты войск».

 

Судя по всему, Головко, все-таки, скрутили руки относительно подводных лодок типа «Щука», раз морем идет основной поток вражеских грузов. Ну, не может же, нормальный человек мириться с этим безобразием. Тогда Арсений Григорьевич просит оказать содействие авиацией. Читайте, что происходит в дальнейшем.

«В районах пограничной полосы на территории Финляндии происходит эвакуация населения, сосредоточиваются части финской армии, подтягиваются немецко-фашистские войска, перебрасываемые из Северной Норвегии, увеличивается количество самолетов на аэродромах. Понятно, что противник намерен и рассчитывает разделаться с нами одним ударом. Не исключено, что фашисты будут пытаться в первую очередь отрезать Кольский полуостров от остальной страны и захватить подступы к Мурманску и Полярному с моря, то есть полуострова Рыбачий и Средний, прикрывающие вход в Кольский залив. Учитывая это, прошу командарма 14 Фролова выделить часть армейской авиации, чтобы нанести совместно с авиацией флота удар по фиордам и по дороге Тана-фиорд — Киркенес, по которой доставляется вооружение и перевозятся войска противника. Увы, командарм не согласен. Армейский полк скоростных бомбардировщиков нацелен в другом направлении — на защиту Кандалакши. Сообщаю наркому и прошу помочь. Ответ получаю быстро: помочь пока нечем. Положение на Балтике и на Черном море (?) тяжелее. Нам надлежит стараться уничтожать вражескую авиацию на ее аэродромах ударами с воздуха и действовать подводными лодками у Варангер-фиорда, не позволяя противнику подвозить подкрепления. Финские войска не трогать, поскольку Финляндия с нами не воюет. Но как понимать и расценивать факт предоставления Финляндией своей территории гитлеровским войскам, ведущим войну против Советского Союза?  В общем, теперь можно сделать вывод: хорошо, что неожиданность, которую мы ждали, не захватила нас врасплох».

 

Читатель, поставь себя на место командующего Северным флотом. Ты же, прекрасно понимаешь, что тебе твое собственное высокое начальство оказывает противодействие по выполнению твоего воинского долга – защите родного Отечества. Головко же не мальчик, чтобы не видеть, что твориться несправедливость по отношению к делу защиты Родины, ищет пути выхода. Как, видите, просит командарма Фролова помочь авиацией. Отказ. Я бы не стал сильно валить на Фролова, так как авиация была у 14 армии в оперативном подчинении и поэтому, вряд ли бы, лично Фролов мог жестко приказать действовать авиации вне предписываемых ей действий. Да, но Финляндия еще не находится с нами в состоянии войны, так зачем же бездействовать авиации, охраняя район Кандалакши, находящейся, к тому же, значительно южнее, в то время, как Норвегия для нас является вражеской территорией и там немецкие войска сосредоточивают свои силы. А кто у нас теперь командовал всей авиацией направления, в состав которой входила и Северная группировка войск? Новикова из ЛВО помните? Судя по всему, он был озабочен в тот момент совсем другими делами.

Ко всем тяготам, добавлен безрадостный ответ наркома Кузнецова из Москвы. Читателя, во всяком случае, он удивит, особенно, по части событий в акватории Черного моря. Да, на нем за всю войну у немцев не было ни одного крупного военного корабля. 22 июня был один воздушный налет на Очаков и на базу в Крыму. Война в Севастополь придет значительно позже, через много месяцев после начала войны. А по первым дням Румыния, как и Финляндия, выжидала и не вела особенно активных наступательных действий. По Балтике тоже много вопросов, в части, с чего бы это адмирал Кузнецов так сразу сгустил краски? Хорошо, хоть по Финляндии не подлил масло в огонь.

Кстати, обратил ли внимание читатель, что я выделил в начале рассматриваемого абзаца? Фашисты проклятые и то, свое население из прифронтовой зоны эвакуируют. Скоро предполагается вести там боевые действия и его (финский народ), естественно, надо поберечь. В какую же категорию нелюдей, надо отнести наше высшее командование, всех этих тимошенко, жуковых, мерецковых, октябрьских и прочих алафузовых, подставивших под вражеский удар, не только свое местное население приграничных районов, но и семьи военнослужащих Красной Армии и Военно-Морского флота? Да и чистюлю-скромницу робкого Кузнецова, вполне можно было бы отнести к этой компании. Не первый год военную лямку тянул и знал, что надо делать, когда война на носу.

Кстати, что сам-то Кузнецов написал по поводу начала войны? Я уже ранее приводил его интервью Г.Куманеву, где он «напугал» Маленкова, якобы, сообщением Сталину о начале войны. Возьмем в руки, упоминавшуюся ранее, его книгу «Курсом к победе». Какое яркое название, особенно в свете вышеизложенного. Направил «Малютки» курсом к победе в открытое Баренцево море, где им, отродясь, неуютно было.

Знакомимся с воспоминаниями наркома Кузнецова по данному моменту.

 «На рассвете 22 июня 1941 года в 3 часа 15 минут мне позвонил из Севастополя командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.С.Октябрьский».

Как же он мог не позвонить, когда ему Георгий Константинович Жуков лично приказал доложить морскому начальству. Он и позвонил. Только Георгий Константинович или сам соврал, может, и по забывчивости, или напраслину возвел на Филиппа Сергеевича по части «неизвестных» самолетов. Помните, как наши «герои» никак не могли узнать, кто же бомбил? У Кузнецова, в отличие от Жукова, память оказалась хорошая, все помнит.

 

«Он (Октябрьский) доложил, что на Севастополь только что совершили налет немецкие самолеты. Стало ясно – началась война: нападение на главную базу Черноморского флота не могло быть случайностью или даже крупной провокацией. И хотя всем ходом событий я в какой-то степени морально был подготовлен к возможному нападению фашистской германии на нашу Родину, это известие ошеломило меня».

А никто и не сомневался, что на Севастополь совершили налет немецкие самолеты. Это Жуков и другие мемуаристы, как например, Кулаков, «темнят» по поводу «неизвестных» самолетов. Вызывает улыбку «моральная подготовка» наркома Кузнецова к предстоящей войне. Хорошо, что не поделился с ней, хотя бы с тем же, Головко. Того, судя по его воспоминаниям, «неожиданность, которую мы ждали, не захватила… врасплох». Видимо, в отличие от Кузнецова, у него моральная подготовка проводилась по другой методике.

 

«Свора Гитлера ликовала: внезапность нападения, на которую фюрер возлагал большие надежды, в какой-то мере была достигнута. Вторжение немецко-фашистских войск в пределы нашей страны началась в четвертом часу утра, а уже в шесть часов Геббельс выступал по радио и оповещал весь мир о первых грандиозных успехах на Восточном фронте…»

После войны Германское командование можно и сворой назвать, не придут с претензиями. А насчет выступления Геббельса лишнее подтверждение, что Гитлер выступал по радио 21 июня и на данный момент был в своей Ставке в Восточной Пруссии, то есть никак не мог выступать по радио 22 июня.

Наконец, Николай Герасимович начинает рассказывать о том, как развивались события по началу войны.

 

«Итак, я ждал новых сообщений с флотов. Ждать пришлось недолго. Уже в первой половине дня заместитель начальника Главного морского штаба контр-адмирал В.А.Алафузов обстоятельно доложил о положении на флотах, о всех распоряжениях, отданных им от имени наркома, а также о своих предположениях на будущее.

Ничего особо существенного на флотах пока не происходило. Без подробностей было доложено о налетах на Либаву (Лиепая), поступили также уточненные данные о воздушно-минной атаке Севастополя. Спокойнее всего было на Севере».

 

Надо же! Написать такое о войне! Видимо, мало поубивало мирных жителей Мурманска и военнослужащих в первые часы немецких авиационных налетов на город, порт и военно-морскую базу, с точки зрения наркома Кузнецова, если сподобился написать такое. Понятно, что все в мире относительно! – любой философ скажет об этом. Поэтому, разумеется, нельзя сравнивать события на Севере с началом боевых действий, например, в той же, Белоруссии. Но на каких весах, прикажите, взвешивать спокойствие на войне?

В Москве, разумеется, пока не дрожали стекла от бомбежек в кабинете наркома, поэтому и был такой минорный тон в описании событий.

Вот так бы, потихонечку, и рулить бы флотами из Москвы всю войну. Жаль, что с немцами по данному поводу не договорились заранее.

Правда, после окончания войны, Кузнецов со товарищами, почему-то обижались, что их, дескать, наказали понапрасну. И действительно, за что?

Промелькнула фраза о налете на Либаву. Это как же надо было сообщать о вражеском налете, без подробностей? В-первую очередь, докладывают о результатах бомбежки. Чтобы и высокое начальство имело представление о понесенных потерях. Иначе, как же ставить боевую задачу морякам, если, вдруг, после бомбардировки военно-морская база приказала бы долго жить? Знаете, для чего так написано? Чтобы можно было сказать, что флот встретил налеты вражеской авиации подготовленным. В дальнейшем, Кузнецов будет хвалиться тем, что, дескать, в первый день войны флот никаких потерь не понес. Как будто от этого станет легче командованию на местах? Оно же знало истинное положение дел на флоте. Кому же тогда врали? Будущему поколению. Чтоб оно мемориальные доски на улицах развешивало в честь флотоводцев с большими звездами на погонах.

А как читатель оценит, вот такое адмиральское высказывание: «Я ждал новых сообщений с флотов». К счастью, дождался.

Но ведь, по связи сверху, сообщения не ждут от подчиненных, а получают, поддерживая непрерывную связь, как в данном случае, со штабами флотов. Обратите внимание, что Кузнецов все время общается с заместителем начальника штаба Алафузовым. Тот и рулит активно всеми событиями. А где же сам начальник штаба И.С.Исаков? Скоро появится.

 

Интересно следующее сообщение адмирала Кузнецова.

«Не знаю, по своей инициативе или по поручению Сталина вечером говорил со мной по телефону В.М.Молотов, спрашивал об обстановке на флотах. Пока что я не имел оснований(?) докладывать о плохих вестях. Воздушный налет на Севастополь был отражен, черноморцы начали контрольное траление фарватера, чтобы обезвредить сброшенные немецкими самолетами мины. Организованно, в полной готовности встретила яростный шквал огня с румынского берега не менее сильным огнем своих кораблей Дунайская флотилия. Не было потерь и в Полярном. Что касается Балтийского флота, то мины, сброшенные с немецких самолетов возле Кронштадта, были замечены постами наблюдения и связи и поэтому особой опасности не представляли, их легче было тралить. От военно-морских баз противник был еще сравнительно далеко. Правда, жестоким воздушным атакам подверглась Либава, но данных о значительном продвижении немцев на сухопутном фронте еще не было».

 

Неплохой отчет наркома ВМФ перед читателями: пора давать орден за первый день войны!

А все-таки, Либаве здорово досталось, если так написано. Световой день был самым длинным в году. Было время немцам порезвиться в воздухе.

Но и нарком ВМФ, как бы, то, ни было – лицо подчиненное. Пришло время и ему по настоящему отчитаться о проделанной им работе. Значит, доложить Сталину о том, что началась война, Кузнецов не постеснялся, а пояснить вождю, сложившуюся ситуацию на флотах, в результате налета вражеской авиации, поскромничал. Дождался, когда Молотов побеспокоится. Обратите внимание, что и в этот раз Кузнецов не видел Сталина 22 июня. Да и в интервью Г.Куманеву о звонке, якобы Сталину, отделался короткой фразой: « …взялся за телефонную трубку и доложил Сталину о том, что началась война». А как отреагировал Иосиф Виссарионович на то, что Николай Герасимович «взялся за телефонную трубку»? Понимайте, как хотите. Даже, в данном случае, (ну, что делать?) приходится соглашаться, в какой-то степени с версией В.Жухрая. У Сталина действительно были проблемы со здоровьем. Только, думается, у него была не ангина, со сложным названием, а кратковременная потеря слуха. То, что ему мог сказать в телефонную трубку Кузнецов, он все равно бы не услышал. Поэтому Сталин и попросил Молотова позвонить командующему ВМФ Кузнецову, а затем содержание разговора написать на листке бумаги, чтобы можно было прочесть. Шутка, конечно. А то, действительно, особо доверчивые читатели могут поверить, что Сталин оглох на оба уха.

Довольно высоким стилем пишет высшее военное руководство страны о событиях войны. Ведь, врут же наши военные о событиях тех трагических дней, то себе друг другу, то нам, читателям. Всегда вопрос: «Зачем?». Видимо, чтобы оправдать полученные награды при «защите» Отечества?

Но продолжим выяснять положение на Кольском полуострове. Как же, Николай Герасимович вывернулся в истории с Северным флотом? Ведь Головко же криком кричал об оказании и помощи, и об изменении мобилизационного предписания.

«Около шести часов вечера позвонил командующий Северным флотом  А.Г.Головко. Его беспокоили наши отношения с Финляндией. «Все по-старому», – ответил я ему, оставляя в силе разрешение атаковать лишь аэродромы, занятые гитлеровцами на норвежской территории».

 

Нашим военным с большими звездами на погонах, надо было бы почаще собираться и писать свои мемуары в одной комнате. Была бы возможность, хотя бы, договориться по ряду вопросов. Головко просит помочь бомбардировочной авиацией, а ему отвечают из Москвы (через Ленинград), что можете бомбить только норвежскую территорию. С другой стороны, Головко пишет, что попросил оказать содействие по бомбежке норвежской территории. Отказали. А вдруг Финляндия нападет. И смех, и грех. Я думаю, что и без комментариев читателю все ясно, как «руководили» из Москвы (и Ленинграда).

Теперь, наконец-то, дошла очередь до еще одного важного свидетеля, тех памятных дней, о котором говорили выше. Это бывший заместитель командующего Северным флотом, в то время, капитан первого ранга Василий Иванович Платонов. Всю описательно-лирическую часть его мемуаров мы опускаем и сразу приступаем к существу дела. Хотя признаться, всё в рассказах Василия Ивановича интересно, даже, лирика.

«Уже наступил июнь, а штаб флота все тянул с объявлением сроков выхода в район учений. Объяснялось это двумя причинами. Дело в том, что у командиров плавающих соединений не было единого взгляда на методы боевой подготовки кораблей. Одни считали, что готовиться к войне следует не в тепличных беломорских условиях, а в своем суровом районе, там, где предстоит встреча с противником, и учиться надо не только летом, но и круглый год. Другие им возражали, утверждая, что начинать погружаться на больших глубинах Баренцева моря для молодых подводников слишком опасно, и в подтверждение приводили примеры аварий и даже гибели подводных лодок. Новый командующий флотом контр-адмирал А.Г.Головко был склонен к компромиссному решению: молодым командирам подводных лодок проводить отработку первых задач на малых глубинах в Белом море, а артиллерийские стрельбы и торпедные атаки надводных кораблей перенести к берегам Мурмана.

Однако отпускать в глубокий тыл даже небольшой отряд флота, ослабляя силы главной базы, было рискованно ввиду подозрительного поведения гитлеровцев у наших границ».

 

Мне, думается, что Василий Иванович, немного не договаривает, как всегда по причине, как бы, не сказать чего лишнего. Кроме того, не надо забывать советскую военную цензуру. Мало ли что было пятьдесят лет назад? Нельзя подвергать сомнению официальную точку зрения на начало войны. Все было хорошо, прекрасная маркиза, только товарищ Сталин, как всегда вносил диссонанс в правильно играющий военный оркестр наркомата обороны.

Что такое – проведение военных учений в открытом море накануне войны? Думается, командующий Головко понимал, в каком состоянии вернутся военные корабли из предстоящих июньских учений на свою базу. Что ответят главные механики на вопрос: «Будут ли данные корабли в состоянии сразу выполнять поставленные перед ними боевые задачи?» Поэтому и тянул с учениями: не лучше ли поберечь ходовую часть кораблей перед предстоящей схваткой с врагом? Тем более что перед этим не сидели же, сложа руки. Платонов и подтверждает сказанное.

«Как всегда, и 1941 год мы начали с отработки зимних задач боевой подготовки, а как только унялись февральские штормы, корабли соединений флота вышли в море для выполнения стрельбовых задач. Противолодочные корабли охраны водного района (ОВР) приступили к напряженным тренировкам по поиску подводных лодок, торпедные катера учились выходить в атаки по надводным целям, которые имитировал минный заградитель «Мурман», тральщики отрабатывали траление в заданном районе и проводку кораблей за тралами. Учились выходить в торпедные атаки эскадренные миноносцы и подводные лодки. Май был особенно напряженным для бывалых командиров-подводников М.И.Гаджиева, В.Н.Котельникова, Н.А.Лунина и экипажей их лодок. Они отрабатывали задачи по выходу в атаку по боевому кораблю, идущему двадцатиузловым ходом в охранении катеров МО, по скрытному прорыву противолодочной завесы. Командиры дивизионов И. А. Колышкин и Н. И. Морозов могли гордиться успехами своих воспитанников. Пристально следил за результатами боевой подготовки командующий флотом А. Г. Головко».

 

Примерно, как у генерала Рокоссовского. Новой танковой техники в его, 9-й мехкорпус, не поступало, а начальство свыше, требовало проведение учений. Понимая поставленные перед ним, как воином-защитником своего Отечества боевые задачи, Рокоссовский отказался следовать в русле вышестоящего указания. Он решил поберечь моторесурс старых танков. Иначе с началом войны, не на чем было бы воевать. Новых танков нет и не предвидится (видимо, часть осталась в Одессе?), а старые – встали бы «на прикол».

И Рокоссовский, как показали события, оказался прав. Может и Арсений Григорьевич, по мыслям, был сродни Константину Константиновичу?

Обратите внимание, что и «май был особенно напряженным». Почему же тогда настаивала Москва на проведение новых учений? Или в отличие от Головко Главный морской штаб не понимал того, что прекрасно понимало низовое командное звено?

 Можно было бы написать, что это было странное поведение высокого морского командования. А так, как читатель уже осведомлен о многих «странностях» учиненных нашей «пятой колонной», стоит ли вновь удивляться представленному факту.

Насчет атак подводных лодок «по боевому кораблю, идущему двадцатиузловым ходом в охранении катеров МО», думается, Платонов подыграл нашим подводникам. Примерно с такой скоростью шла немецкая эскадра во главе с «Тирпицем». По транспорту, идущему в охранении с вдвое меньшей скоростью, попали бы торпедой и то, как говориться, большая удача. А попасть в боевой корабль, да, к тому же, идущий на сложном противолодочном зигзаге – большая редкость. Это уж, Василий Иванович, написал для красного словца. Но не будем слишком строги к адмиралу Платонову, тем более в отношении себя, он был, на мой взгляд, достаточно честен.

 

«10 июня 1941 года, когда в Мотовском заливе корабли ОВРа отрабатывали задачи траления, командующий прибыл на мой флагманский корабль. Он был очень озабочен. И немудрено: иностранная печать и радио назойливо сообщали о подготовке гитлеровской Германии к войне с русскими, предсказывали скорое нападение на Советский Союз. Командующего флотом больше всего беспокоило отсутствие по этому поводу исчерпывающих инструкций».

 

Опять видим, чтобы не раздражать московское начальство Головко провел в июне, частично, морские учения. Мотовский залив, вроде бы уже и Баренцево море, но близко, под боком. Тральщики, тоже корабли, и к тому же, неплохо лишний раз потренироваться на предмет того, что немцы могут с началом войны набросать мин на фарватер Кольского залива. Конечно, Арсений Григорьевич лавировал, как дипломат. Поневоле им станешь, в дополнении к основной профессии моряка.

 

«Особенно его тревожила близость главной базы флота – Полярного к советско-финляндской границе, где были сосредоточены немецко-фашистские войска, и то, что незамерзающий океанский порт Лиинахамари превращен гитлеровцами в военно-морскую базу.

— Жаль, что мы не добили прошлой зимой этого старого прихвостня российского трона Маннергейма, — сказал Арсений Григорьевич. — А теперь видишь, как ловко он снюхался с Гитлером. 

Беседа была долгой, нас угнетало отсутствие информации по поводу действительных намерений немцев, но мы утешали себя мыслью, что в Москве лучше нашего знают и оценивают военно-политическую обстановку и не допустят просчета в таком серьезном деле. Однако твердо сошлись во мнении, что порох надо держать сухим».

Конечно, это в определенное мере повторяет сказанное самим Головко, но мне хотелось показать боевое содружество командиров отвечающих за жизнь тысяч людей и главное, понимание ими поставленных задач и их реализация вопреки всему. Об этом ниже.

 

«Северный флот вел интенсивное строительство и оборудование военно-морских баз, аэродромов и береговых артиллерийских позиции. Их нынешнее состояние пока еще не в полной мере обеспечивало базирование и боевую деятельность сил флота. Несмотря на открытый характер морского театра, Северный флот не имел ни линкоров, ни крейсеров, которые, по понятиям того времени, олицетворяли морскую мощь.

Перед Великой Отечественной войной он насчитывал только три плавающих соединения: отдельный дивизион эскадренных миноносцев, бригаду подводных лодок и бригаду охраны водного района главной базы. По корабельному составу и вооружению эти соединения равнялись нынешним дивизиям и тесно взаимодействовали друг с другом. Однако кораблей, предназначенных специально для плавания в северных широтах, тогда еще не строили, а корабли, подобранные с других флотов, не полностью соответствовали особенностям театра и сложным условиям океанского плавания. Так к нам попали новые эсминцы проекта «7», один из которых разломился на волне, а подводные лодки типа «М» из-за их малой мореходности мы остерегались выпускать дальше 100 миль от базы. К сожалению, Северный флот по сравнению с другими флотами имел и самую слабую морскую авиацию.

Большая часть ОВРа состояла из торговых и рыболовных судов, призванных по мобилизации во время финской кампании. Они обладали высокими мореходными качествами, но были малопригодны для боевого использования либо из-за малых скоростей, либо из-за большой осадки.

Соединения ОВРа в то время представляли собой новые формирования не только на Северном, но и на других флотах. В их задачу входила борьба с минами, подводными лодками и торпедными катерами для обеспечения безопасного плавания транспортов и боевых кораблей в прибрежной зоне  моря. Реализация этой задачи требовала большой затраты сил и средств.

Для действий против подводных лодок в районе, прилегающем к базе, предназначались малые охотники — быстроходные и маневренные корабли с деревянными корпусами. Они были вооружены двумя универсальными 45-мм орудиями, двумя 12,7-ми зенитными пулеметами, большими и малыми глубинными бомбами. Командовали охотниками только что выпущенные из училища лейтенанты — молодые, жизнерадостные и смелые люди. К сожалению, катера МО имели на вооружении довольно-таки несовершенную гидроакустическую аппаратуру типа «Посейдон» и плохо «слышали» лодки, находящиеся под водой. Выходить из Кольского залива они могли при волне не свыше трех баллов, так как проектировались для закрытых морских театров как корабли погранохраны, предназначенные для действий в прибрежных водах».

Подчеркнул по тексту чтобы показать: слабоваты были малые охотники для океанской волны. Но, ведь, воевали же! Да, еще как!

К ранней редакции решил сделать небольшое дополнение. Военному кораблю с деревянным корпусом, не страшны электромагнитные мины. Перед самой войной у нас было свернуто производство тральщиков с деревянными корпусами против подобной немецкой заразы. Хотелось бы заметить, что данные мины удобно было применять, именно, в мелководном Балтийском море. В таком случае и малые охотники с деревянными корпусами, целесообразно было бы использовать на мелководье. Однако, почему-то, отправили на Север в глубоководное Баренцево море под напор могучих волн. Видимо, посчитали, что везде, мол, вода соленая.

 

«Для борьбы с подводными лодками в более удаленных районах моря предназначались переоборудованные из рыболовных траулеров сторожевые корабли. Все их вооружение составляли два 45-мм орудия и два пулемета, они могли брать на борт до трех десятков глубинных бомб. Никаких гидроакустических устройств у них не было. (Значит, бомбили подлодки на авось, лишь бы отпугнуть. – В.М.) Правда, были у нас три сторожевика типа «Ураган» — корабли специальной постройка и с хорошим вооружением, но мы не решались выпускать их далеко в море из-за большого износа механизмов и корпусов…».

        

Понятна озабоченность и Арсения Григорьевича и Василия Ивановича. Перефразируя высказывание царя Пирра, можно было сказать, что еще одно морское учение Северного флота и воевать будет не на чем. Кроме того, Василий Иванович сетует, насколько не была продумана структура управления организацией боевых кораблей. Это, ведь, все он приводит по мобилизационному предписанию, которое вступило в силу с началом войны.

«Для создания позиционных противолодочных преград на подходах к базам использовались сетевые и минные заградители. Поскольку сети предназначались только для защиты от подводных лодок, то отнесение сетевиков к силам противолодочной обороны и подчинение их ОВРу споров не вызывало. Другое дело минные заградители, в боевом использовании которых нуждались многие соединения флота. Однако и они организационно входили в состав нашего соединения. Случалось, что в ОВР включали корабли, заведомо не имеющие отношения к выполнению функций охраны водного района главной базы. Так было с пассажирским теплоходом «Кооперация» и с ледокольным пароходом «Дежнёв». Включали только потому, что для решения задач, ставившихся перед другими соединениями, они подходили еще меньше.

Кроме противоминной, противолодочной и противокатерной обороны на ОВР возлагалось и оповещение флота о появлении сил противника в границах вод главной базы и о налетах его авиации со стороны моря. Для этой цели на побережье была развернута сеть постов наблюдения и связи. На ОВР возлагалась также задача по охране транспортов и боевых кораблей, стоящих на рейде и в гаванях. Для этого предписывалось выставлять противокатерные боновые заграждения, а к ним подвешивать плетенные из стальных тросов противоторпедные сети, держать закрытыми входные ворота, регулировать движение кораблей и судов по фарватерам».

 

Это все наболевшее, бывший в ту пору, капитан первого ранга Платонов сообщает нам неспроста. По мобилизационному предписанию с началом военных действий, он, как заместитель командующего флота становился командующим ОВР (Охрана водного района). Поэтому и перечисляет все те просчеты высшего и местного руководства, в том числе, которые выявились с началом войны. Но это только преддверие той истории, которая произошла с Василием Ивановичем.

«Вечером 15 июня меня срочно вызвал А. Г. Головко. Выяснилось, что час назад заместитель наркома корпусной комиссар С. П. Игнатьев сообщил ему, что начальник управления кадров полковой комиссар А. В. Зорин уходит на учебу. На его место предлагалась моя кандидатура. Арсений Григорьевич пытался возражать, мотивируя отказ сложностью оперативной обстановки на морском театре, но его доводы не были приняты во внимание. Мне было приказано на следующий же день выехать в наркомат для предварительных переговоров».

 

Дело, конечно же, не в сложности оперативной обстановки, хотя её, тоже нельзя сбрасывать со счетов, а в том, о чем сказано выше. Платонов с момента начала боевых действий становится командующим ОВР. На него возлагается огромный круг обязанностей, с которыми только он, как заместитель командующего флотом, в состоянии справится. И об этом, конечно же, знает Головко, и всячески противится решению Москвы. Кем он должен заменить внезапно выдернутого из обоймы командования Северным районом подготовленного человека, каким являлся Василий Иванович Платонов. И это накануне грозных событий – на что особо напирал Головко. Но с московским начальством много не поспоришь. Платонов убывает в Москву.

 «Уже тогда из Мурманска в столицу ходил фирменный экспресс «Полярная стрела»… Мысли снова и снова возвращались к цели неожиданной командировки. Я пытался найти ответы на мучившие меня вопросы: кто предложил мою кандидатуру, почему именно меня, а если осуществится предполагаемое, справлюсь ли я? Так и не найдя подходящего ответа, решил положиться на совет старинной русской поговорки «утро вечера мудренее».

На следующий день после приезда состоялась беседа с заместителем наркома по кадрам С. П. Игнатьевым. Мы служили вместе в бригаде подплава на Балтике в начале 30-х годов. Он был тогда инструктором политотдела этого соединения. Бывший сослуживец говорил о значении лозунга «Кадры решают все», о моей будущей работе, об ответственности вверяемого мне управления за подбор, расстановку и подготовку командирских кадров. О нашей прежней службе на подводных лодках не вспоминал, то ли забыл, то ли счел это неуместным. Заканчивая беседу, мой будущий непосредственный начальник сказал, что командование настоятельно рекомендует мне сразу же отправиться в очередной отпуск, а после него мне надлежит прибыть к новому месту службы. Остаток дня ушел на предварительное знакомство с новыми делами и обязанностями.

Начальник управления А. В. Зорин, которого мне предстояло сменить, прежде служил на Северном флоте инструктором политуправления. Ему хотелось, чтобы я не испытывал затруднений в первые дни пребывания в незнакомой должности, и он откровенно, обстоятельно и добросовестно вводил меня в курс дела. Служебные разговоры нет-нет, да и прерывались воспоминаниями о штормовых походах, о кораблях, о друзьях-североморцах».

 

Вам не показалась странным, читатель, некое раздвоение реального положения дел. На Северном флоте Головко думает, как отбиться от предстоящего нападения врага, тем, малым составом сил, что имеется в наличии. А у него отбирают грамотного и подготовленного заместителя, который в самое ближайшее время должен приступить к выполнению поставленных перед ним боевых задач.  Здесь же, в наркомате ВМФ как будто, другая жизнь. Словно предстоящее нападение Германии не суровая действительность, стучащаяся в дверь, а некая надоедливая муха, жужжащая на оконном стекле, и которую при желании легко прихлопнуть подвернувшейся под руку свернутой газетой с Заявлением ТАСС от 14 июня.

Видимо, больше нечем заняться высокому московскому начальству, как накануне грозных событий отправлять из наркомата на учебу в академию начальника по кадрам? В конце концов, могли бы продвинуть по службе его заместителя? Нет! Подавай служивого из Северного флота, который, ко всему прочему, находится на острие удара немцев в Заполярье. И в завершение всему, – это неожиданный очередной отпуск для нашего героя. Флот же приведен в состоянии повышенной боевой готовности, как уверяет нарком Кузнецов (тоже пишет и  Головко), то есть, со дня на день ожидается нападение немцев. Какой может быть отпуск на пляжах Крыма?! Кто скажет, как все это, называется по-русски?

 

«В Полярный я возвратился 20 июня. Начальник штаба соединения капитан 3 ранга Б. И. Мещеряков доложил, что над главной базой чуть ли не каждый день летают фашистские самолеты-разведчики и по ним разрешено открывать огонь, что с 19 часов 30 минут 19 июня флот переведен на боевую готовность № 2 и мы уже выставили в море три линии корабельных дозоров. Подытожив доклад кратким «добро», я поспешил к командующему флотом. Внимательно выслушав отчет о поездке в столицу, Арсений Григорьевич дал разрешение отправляться на отдых в Гурзуф.

— Будем надеяться, что ты полностью отгуляешь свой отпуск, — сказал он на прощание, — но, если обстановка потребует, я тебя потревожу».

 

Представляю, какими словами они оценивали действия московского начальства. Уже по немецким самолетам открывали стрельбу, а Василия Ивановича насильно отправили в отпуск. Значит, 17 июня флот по Платонову, привели в боевую готовность № 2 (пусть будет так), но 18 июня все вернули на свои места. Поэтому Головко и обратился за разъяснениями к командующему округом Попову, так как, видимо, приказ об отмене прошел по каналам наркомата обороны через Генштаб. Флотские, были же у них в оперативном подчинении. Головко, каким-то образом (сам пишет), все же возвращает флот в прежнее состояние боевой готовности № 2 (?). Говорил, как помните, что сам, лично, проявил инициативу. 

Да, но инициатива командующего – это, конечно, хорошо, но стыкуется ли она, реально, с боевой готовностью флота? По бумаге-то, выходит, всегда хорошо. Кроме того, и Василий Иванович мог выдавать желаемое за действительность. Думается, что по немецким самолетам не стреляли, а открывали предупреждающий заградительный огонь, чтобы не допустить пролет над акваторией морской базы.

Что можно сказать в оправдание Платонова? Военные, люди подневольные, то есть, обязаны выполнять приказ начальства, каким бы абсурдным он не показался подчиненному лицу. Те же события предвоенных дней, как и у Головко, но другим взглядом.

 

«21 июня в небе над Полярным трижды появлялся на небольшой высоте немецкий самолет Ме-110. Корабли вели по нему интенсивный огонь. Без привычки некоторые артиллеристы зря горячились».

Понятно, промазали. Ни за что, не попадешь во вражеский самолет, если дан приказ «Огня не открывать!».

 

«Положение «необъявленной» войны иногда приводило к недоразумениям. Стоявшему в гавани тральщику по вине вахтенного сигнальщика не было передано приказание стрелять по неопознанным самолетам. Вызываю командира корабля:

— Почему ваши орудия молчали, когда над нами кружил воздушный нарушитель?

— Не получал разрешения стрелять.

— Но вы же видели, что в базе тревога, что все корабли ведут огонь?

— Видел, это точно, но ничего не понял. Смотрю, летит самолет, то ли наш, то ли нет, мишени вроде не буксирует, а все палят. Куда палят — не разберу.

Субботний вечер ушел на сборы в дорогу. Жена хлопотала над чемоданами, счастливые дети примеряли белые панамки, готовясь ехать: сын — в Артек, а дочь — в Евпаторию. Летний отпуск, да еще всей семьей, — явление в жизни военного моряка чрезвычайно редкое. Наконец семейство угомонилось. Заказав на 10 часов утра катер к дневному поезду, я лег спать. Завтра воскресенье, 22 июня, — первый день отпуска».

 

Поэтому и не было Платонова вместе с начальством на спектакле московского театра, что готовился к отъезду на юг.

Смотрите, как озаботилось высокое начальство о семействе Платонова. Сынишке предоставило путевку в Артек, а дочке дали возможность подлечиться в Евпатории. А папа и мама этих детишек, видимо, по мысли московского начальства, должны были отдыхать по близости в санатории для военных моряков.

По данной теме, об отдыхе в Крыму, есть интереснейшее воспоминание Нины Константиновны Забродиной (в девичестве Колесниковой) о своем пребывании в пионерском лагере «Артек» накануне войны (СИ № 10 от 5 марта 2011 года, «Детство без инфантильности»).

 

«Мне дали путевку в «Артек», с 5 июня по 14 июля 1941 года, я была счастлива, но пробыла там всего 2 недели. Когда ехали в лагерь, я на пересыльном пункте заболела, у меня температура, я отстала от своих сверстников, лежу в изоляторе. В изоляторе меня навещает Светлана Иосифовна с подругой Наташей, не знаю её фамилии до сих пор. Дочка Сталина Светлана не хотела в «Артек», ей надоело каждый год ездить, она в том году, по-моему, 11-й класс кончила (Всего лишь 8-ой, но для Нины она казалась старше; так всегда бывает в детстве. – В.М.), но поехала в «Артек» только из-за того, чтобы увидеть меня…

Ей разрешили меня забрать в «Артек», она же и вывезла меня из «Артека».

«Артек» начали бомбить раньше, чем была объявлена война. С 19 июня немец нещадно бомбил Черноморское побережье. И все местное мужское население сразу пошло на фронт. У нас один мальчик сломал ногу, к нам из Алупки шел катер с врачами. Налетел немецкий самолет, стал бомбить, с катера махали белым халатом. В результате бомбежки в катер было прямое попадание, и только один хирург выплыл с поврежденной рукой. Он приплыл в лагерь и потерял сознание. Только успел сказать: «Это война».

Когда объявили войну 22 июня, мы уже три ночи вставали в 4 утра и шли под кроны огромных деревьев в горах, туда нам приносили еду. Немцы с утра начинали бомбить. Ходили в специальных комбинезонах темно-синего цвета, даже белые воротнички велели запрятать. Был тихий час, я взяла с кровати покрывало и подушку и ушла спать в розарий – очень любила розы. В это время дали один автобус для вывоза элитных детей. Надо садиться в автобус, Светлана с Наташей должны ехать, а они кинулись меня искать, меня нет нигде, автобус задержали на 40 минут. Но они меня нашли, я упиралась, а Светлана и Наташа, подхватили меня под рученьки, сунули в автобус. Почему я так четко запомнила, потому что в лагерь приехала с именным портфелем, а там была эмблема: «Дочери путевого обходчика Ниночке Колесниковой за предотвращение крушения пассажирского поезда 20 марта 1941 г.». остальных детей вывели пешком через перевалы».

 

Даже, если и ошиблась Нина Колесникова на пару дней, память, штука не очень надежная, то все равно жуткая история. И это все под боком командующего Черноморским флотом. Недаром о начале войны, ни какой правды от большого начальства не дождешься.

По-поводу Светланы Сталиной. Откроем ее зрелые воспоминания «Двадцать писем другу».

«Когда началась война, у всех людей проснулось чувство общности, всякие разногласия отступили перед лицом общей опасности. Так произошло в нашей, уже развалившейся семье. Сначала нас всех отослали в Сочи: бабушку, дедушку, Галочку (Яшину дочку) с ее матерью, Анну Сергеевну с детьми, меня с няней. К сентябрю 1941 года мы вернулись в Москву…».

 

Отредактировали, будь здоров! О Сталине, как отце – ни слова. Откуда она приехала в Сочи? И почему? Что на подмосковной даче в Зубалово, вдруг, тесно стало? Все оставшиеся летние каникулы провела на правительственной даче в Сочи и вернулась в Москву к началу учебного года. Неужели в июне столица была более опасная, чем в сентябре, на пороге грозных событий в Подмосковье?

В рассказах Молотова писателю Чуеву, есть маленький штришок о Жданове: « Он в Сочи был, когда началась война... Упрекают: «О чем они думали? О войне? Нет, они в Сочи сидели!» Оптимисты, мол, какие, члены Политбюро». 

Если сопоставить эту информацию, с приведенной выше, то вырисовывается занятная картина. Значит, Светлану из Крыма перевезли на дачу в Сочи под крыло Жданова? Видимо, Сталин посчитал, что у своего друга Андрея Александровича, в Сочи, ей будет безопаснее, чем возвращение в непредсказуемую Москву? Светлана, могла оказаться в роли заложницы в руках у заговорщиков, что мало привлекало Сталина, как отца. То-то, Жданов задержался с прибытием в Москву, а, в последующем, и в Ленинград. Организовывал надежное охранение дочери вождя. После войны, пытались породниться Сталин и Жданов. Но не удалось, в полной мере. Хотя их дети Светлана и Юрий, поженились после смерти Андрея Александровича, и даже родилась дочка, но по ряду причин, не сумели удержать семейный корабль на правильном курсе.

Возвращаемся к нашему капитану первого ранга Василию Ивановичу Платонову, готовившегося отправиться в отпуск к Черному морю.

«Только успел забыться, как зазвонил телефон. В трубке взволнованный голос дежурного по штабу ОВРа:

— Товарищ капитан первого ранга, получен сигнал «Павлин-один»!

— Исполнить «Павлин-один» всем кораблям и частям соединения.

Вскочил, стал поспешно одеваться. Ни о чем не спрашивая, жена тревожно глядела то на меня, то на спящих детей. Откуда ей было знать, что этот сигнал, по которому флот переводится в боевую готовность №1, сейчас означал непосредственную угрозу войны или ее начало».

 

Вот мы и подошли к сигналу по Северному флоту, объявлявшему боевую тревогу на флоте. Никакого отношения к птице, это слово-сигнал, не имеет. Думается, что большевик Павлин Федорович Виноградов, который в 1918 году был избран заместителем председателя Архангельского губернского исполкома, дал свое имя этому кодовому сигналу. Виноградов был создателем и командующим Северо-Двинской военной флотилии давшей начало будущему Северному флоту.

 

«В штабе флота удалось узнать лишь то, что высшая степень готовности объявлена Москвой. Сразу же распорядился, чтобы работники штаба проверили подготовку кораблей к бою. Правда, те уже давно стояли готовыми, все, что от нас зависело, мы уже сделали: приняли боезапас, топливо, питьевую воду и продовольствие, рассредоточили корабли дивизионов по заливу.

В четвертом часу ночи позвонил А. Г. Головко:

— Василий Иванович?

— Да, я слушаю вас, товарищ командующий.

— Началась война! Немцы на западе перешли нашу границу. Нанесли удары с воздуха по ряду городов, в том числе и по Севастополю. Надо ждать налета и на Полярный. Прикажи усилить дозоры, лично проверь расстановку по гавани катеров МО. Сам проинструктируй командиров и проконтролируй, чтобы дружно вели огонь и прекратили стрелять, когда воздушный бой завяжут наши истребители. Да, вот еще. Тебе придется возглавить эвакуацию населения.

Помнится, я и сам удивился тому, что воспринял это страшное известие со спокойствием и твердой уверенностью, что мы отобьем любое вражеское нападение, не допустим какой-либо оплошности…».

 

В отличие от Черноморских товарищей, и Головко, и Платонов не испытывали сомнения по поводу «неизвестных» самолетов. Кроме того, Головко, как видите, в случае авиационного налета немцев приказал, в отличие от Октябрьского, поднимать в воздух свою скромную, по военным меркам, истребительную авиацию. Простим, Василия Ивановича, за маленькую ложь: сигнал по флоту прозвучал, все же, как думается, после того, как узнали, что немцы границу перешли. Видимо, как сказал чуть ранее, Головко, скорее всего, не стал дожидаться решения московских товарищей из штаба, когда, те раскачаются. А может, верный человек позвонил: «Так, мол, и так, Арсений Григорьевич. Бери ответственность на себя. У тебя, самое сложное положение. До границы, вместе со штабом флота, несколько десятков километров. Упустишь время, пиши – пропало».

Разве узнаешь, теперь, все подробности за давностью лет? Вполне возможно, что и редактура военного издательства могла подыграть официозу: «Москва не дремала и вовремя подала сигнал о полной боевой готовности. Знай враг, наш доблестный советский флот!»

 

 «Следя за боевыми действиями, которые вела фашистская Германия в Европе, мы отчетливо представляли мощь и разрушительную силу современной авиации. Флотские строители принимали все меры к тому, чтобы зарыть в землю жизненно важные объекты флота.

 К началу войны у нас имелся хороший склад боеприпасов, выдолбленный в скале. Полным ходом шло строительство подземного хранилища и ремонтных мастерских торпед».

 

В сравнении с командованием Черноморского флота, расположившим свои морские мины на открытом воздухе, и при первом же налете вражеской авиации, чудом не взлетевшим на воздух вместе со всем боезапасом флота, товарищи на Севере оказались более дальновидными и расторопными, если не сказать больше. Наверное, понимали разрушительную силу морских мин и торпед, коли упрятали склады в подземном хранилище в скале. Также обеспокоились на будущее и ремонтными мастерскими. Реально понимали, что война продлиться не один день. С командованием флота, и в частности ОВР, даже случился небольшой казус, от чрезмерного усердия по службе. За делами по укрытию боезапаса и прочего военного имущества забыли о себе, как о людях, которые в случае вражеского налета могли бы пострадать при бомбардировке. Головко Платонова, даже, в шутку, пожурил за это. К счастью, подземные хранилища смогли вместить в себя и флотские штабы.

 

«Воздушные налеты немцы начали с Мурманска, где бомбили главным образом рыбный порт. Вначале урон был невелик. Частично пострадали производственные предприятия и причалы, получили повреждения и два траулера, но потопленных судов не было. Рубленые деревянные жилые дома не боялись взрывной волны фугасок, им были страшны только прямые попадания да пожары, которые возникали мгновенно…

Немцы, встретив над городом упорное противодействие истребителей 14-й армии, в первом же воздушном бою потеряли три бомбардировщика. Отличились и флотские артиллеристы.

23 июня батареи старших лейтенантов А. И. Казарина, А. П. Исаева и лейтенанта Б. А. Сацука сбили два самолета. 

24 июня немецкая авиация вновь совершила налет, но теперь уже на Полярный, полуострова Средний и Рыбачий, остров Кильдин. Над главной базой флота вражеские самолеты появились около восьми часов утра. Шестерка Ю-87, не торопясь, по всем правилам, как на учениях, зашла со стороны солнца и, разделившись на пары, камнем свалилась в пике на корабли, стоявшие у причалов и на рейде…

Стрельба не давала видимых результатов, хотя мешала немецким летчикам прицельно атаковать, — бомбы падали вокруг кораблей в воду и на берег…

По второй шестерке самолетов моряки стреляли уже уверенней. Боевые расчеты крупнокалиберных пулеметов и 45-мм орудий на катерах МО терпеливо и, как мне показалось, даже хладнокровно выжидали момент, когда немецкие самолеты, выходя из пике, зависали в воздухе, и открывали ураганный огонь с выгодных дистанций. Один Ю-87, так и не сбросив смертоносного груза, просвистел над нашими головами и врезался в воду…

Другой самолет стал в воздухе разваливаться на части, третий ушел на запад, оставив за собой черный шлейф дыма».

 

Как видите, командующий 14 армией Фролов, если и не дал бомбардировщиков, но все же, помог своими истребителями отбить вражеский налет. Кроме того, ПВО флота поубавила активности немецким летунам.

Снова зададимся вопросом: «Что было бы при отсутствии Платонова, как заместителя командующего»? Где бы мог найти Головко такого человека, каким был Василий Иванович на своем месте, и который мог бы в состоянии справиться с таким колоссальным объемом работ по планам мобилизации?

Видимо, отпуск Платонова в планах Москвы был более важным моментом в предстоящих событиях, чем реализация требований Головко. Оцените масштаб проводимых работ, с которыми столкнулся Василий Иванович.

«Мобилизация была объявлена уже в конце первого дня войны. Были вскрыты сургучные печати на красных неприкосновенных до поры до времени пакетах, в которых находились мобилизационные планы и планы боевого развертывания сил флота».

 

Как и везде, Москва задерживала вскрытие «красных» пакетов. Флот бездействовал, если не считать открытия огня с кораблей по вражеским самолетам и прочие мелкие дела, проходившие по инициативе местного руководства. Как видите, только «в конце дня» 22 июня было разрешено поломать сургучные печати. Наконец-то, были сброшены путы бездействия, и у командования флотом появилась реальная свобода рук в отношении боевого использования кораблей. Но проблем, к этому времени, накопилось по самое горло, как бы, ни захлебнуться.

 

«Соединения эскадренных миноносцев и подводных лодок и в мирное время почти полностью укомплектованы кораблями, а экипажи кораблей людьми. Иное дело — соединение ОВРа. В его состав должны были влиться прежде всего 1-й Северный отряд пограничных судов Морпогранохраны НКВД вместе с береговой базой в Кувшинской салме. Это было довольно крупное «хозяйство», в которое входили мастерская, слип, жилые дома, клуб и даже пекарня. Из призываемых рыболовных траулеров, дрифтеров и мотоботов необходимо было сформировать два дивизиона траления, два дивизиона сторожевых кораблей, дивизион катеров-тральщиков и дивизион сторожевых катеров. По числу вымпелов ОВР увеличился в три с лишним раза, примерно во столько же раз увеличилась и численность личного состава. Нужно было назначить командиров дивизионов, сформировать их штабы, подобрать места базирования, демонтировать на судах промысловое оборудование и установить вооружение, расписать специалистов и командиров по должностям и тревогам, провести учет коммунистов, создать партийные и комсомольские организации, обучить мобилизованных бойцов владеть оружием, а командиров на первых порах хотя бы элементарным тактическим приемам. Снизу сыпались вопросы и требования, сверху — распоряжения и приказания. Работники штаба и политотдела соединения валились с ног от усталости, ходили голодные, небритые, засыпали на ходу».

В двойне приятно рассказывать о хороших людях. Так бы и продолжался рассказ о мужестве и героизме моряков Севера, но рамки данной работы не позволяют «растягивать» материал до бесконечности. Тем не менее, еще несколько моментов из воспоминаний адмирала Платонова, я все же, приведу.

 

«Уместно рассказать об одном эпизоде, характеризующем высокий патриотизм советских людей.

В губе Титовка перед войной начали строить аэродром. На земляных работах было занято несколько сот заключенных. В бою с немцами погибла вся вооруженная охрана лагеря. Несмотря на отсутствие стражи, репрессированные организованно отступили вместе с войсками к Западной Лице. Ни один из них не сдался в плен, не остался у врага. Прибыв на кораблях в Полярный, они обратились к командованию с просьбой разрешить им сражаться против фашистов и честно воевали всю войну».

Это по поводу злопыхательства о заградительных отрядах и штрафных ротах. На данный момент, пока не было ни тех, ни других. Но были советские люди, которые защиту Родины поставили выше своих личных обид, пусть, даже, как они могли полагать, к несправедливо обидевшей их, исполнительной власти.

 

«3 июля 1941 г. по радио выступил И. В. Сталин. Его волнение передалось нам через тысячи километров. В репродукторе было слышно, как тяжело дышит оратор, как наливает в стакан воду. Первые же слова, обращенные к народу — «Братья и сестры!» — заставили всех содрогнуться. Так говорят, когда Отечество в смертельной опасности...

Много раз я возвращался к этому эпизоду в своих воспоминаниях. Меня тревожило, что читатель может неправильно понять то состояние души, которое было не только у меня, но и, не боюсь слишком сильного обобщения, у подавляющего большинства воинов. Мы ничего не знали о преступлениях, которые совершил И. В. Сталин против партии и народа, и беззаветно верили его словам».

И не знали бы до самой своей смерти, но в 1956 году Никита Сергеевич Хрущев с трибуны XX съезда партии «раскрыл» народу глаза на «преступления» Сталина и эту эстафету подхватили и несут все новые и новые обличители. Число «жертв» продолжает расти. «Демократическая» бухгалтерия скрупулезно ведет подсчет страдальцев. Цифры зашкаливают за все допустимые пределы человеческой глупости и подлости.

Возвращаемся к адмиралу Платонову. Василий Иванович продолжает вспоминать эпохальное выступление вождя.

 

«Забыть этот день и эту речь невозможно. Невозможно хотя бы потому, что в сознании каждого советского человека наступил крутой перелом, до этого момента мы тешили себя мыслью, что отступление наших войск явление временное, а военные неудачи всего лишь недоразумение. Теперь же наивные надежды уступили место суровой действительности. Стало ясно, какая ужасная опасность нависла над нами, какой ожесточенной и длительной будет эта война. После прослушивания речи мы долго молчали. Каждый думал о том, что он может сделать для победы, что еще, кроме жизни, отдать Родине».

Это на Севере, немецкая группировка, получив по зубам, не сможет в дальнейшем, развить  наступление и немного продвинувшись вперед, по первым дням –  до конца 1944 года зароется в полярных сопках в ожидании неотвратимости наказания. На Восточно-Европейском же театре военных действий ситуация для наших войск была далеко не радужной, поэтому и задумались североморцы о том, «какой ожесточенной и длительной будет эта война».

И последний эпизод из воспоминаний, который наиболее ярко высвечивает все то, что мы в этой главе разбираем.

«Война выявила, насколько неудачно было выбрано осенью 1933 г. место главной базы флота. Екатерининская гавань Кольского залива невелика и могла вместить лишь плавающий боевой состав кораблей начального периода развития флота. Отсутствовало и железнодорожное сообщение с тылом флота в Мурманске и аэродромом в Ваенге (ныне Североморск). Правда, еще председатель Кабинета министров в правительстве Николая II С. Ю. Витте, облюбовавший Екатерининскую гавань для строительства порта, планировал соединить Александровск-на-Мурмане (так тогда назывался Полярный) железной дорогой с поселком Кола, что лежал близ Мурманска. Но намерению этому не суждено было осуществиться. К сожалению, и в проекте строительства главной базы Северного флота прокладка железной дороги также предусмотрена не была, то ли в силу сложности того времени, то ли в результате просчета.

О том, насколько трудно представить базу флота без железной дороги, говорит такой случай. Как-то зенитчики сбили самолет Ю-88, а катера МО подобрали из воды летчика.

 На отобранной у него топографической карте я с удивлением обнаружил несуществующую железнодорожную ветку из Колы в Полярный.

По-видимому, противник не мог даже предположить, что военно-морская база обходится без железнодорожной транспортной связи со страной. Когда я показал оригинальный трофей командующему флотом, тот только тяжело вздохнул».

 

Василий Иванович привел в своей книге столько вопиющих фактов, противоречащих здравому смыслу по защите Родины, со стороны руководства наркомата ВМФ, что трудно не усомниться в истинном патриотизме деятелей из Москвы считающих себя знатоками морского дела. 

Не думаю, что Арсений Григорьевич Головко отреагировал только тяжелым вздохом, увидев «оригинальный трофей». Немцы не могли фантазировать с чужими картами, поэтому вряд ли им в голову могла придти мысль о нанесение на свои карты несуществующей обстановки. Кстати, откуда у них взялась такая подробная карта Советского Заполярья? Разумеется, своя разведка постаралась. Железная дорога в сторону Полярного, это перспективное строительство важных, в военном отношении, объектов.

Вполне возможно, что строительство в Полярный было заморожено на неопределенное время. Но может статься и так, что проволочка со строительством важной, в военном отношении железнодорожной ветки в Заполярье, было, своего рода, актом саботажа. Ковалев же писал, как ему было тяжело проталкивать дела, которые являлись прямой обязанностью самих военных.

Если читатель знаком с основной работой «Сталин и заговорщики сорок первого года», то он должен помнить, борьбу И.В.Ковалева из НКПС за ширококолейные железнодорожные ветки Западного направления? Они же стали перешиваться уже в начале 1941 года.

В чем «изюминка» данного трофея? У немецкого командования были карты, полученные из самых верхов управления Красной Армией и Военно-Морского Флота, вот в чем вопрос. Не могло же наше Главное управление геодезии и картографии печатать карты с несуществующей железной дорогой? Враг коварен, в чем мы убеждаемся лишний раз. Да, но с нашей стороны это было разгильдяйство или все же злой умысел? Если читателя и в конце работы обуревают сомнения, что подумать по этому поводу, то жаль! Тогда ему придется подбрасывать монету. «Орел» – разгильдяйство, а «решка» – негодяи из  «пятой колонный». Хотя военный трибунал плакал по тем и другим.

В отношении высказанного нашими героями – Арсением Григорьевичем Головко и Василием Ивановичем Платоновым по поводу начального периода войны, можно поставить и точку. Они честно выполнили свой воинский долг, несмотря на различные козни московского начальства. Что, само по себе, конечно же, удивительно, не правда ли?

По-поводу Арсения Григорьевича Головко добавлю несколько слов: его смерть во времена Хрущева в 1962 году и, по сей день, загадочна и необъяснима.

Рассмотрим еще некоторые моменты, связанные уже с самим наркомом ВМФ Н.Г.Кузнецовым.

Болезненный вопрос, это его, якобы, встречи и телефонные звонки со Сталиным в период, когда по моей версии, вождь отсутствовал в Кремле, на своей постоянной работе, примерно с 19 по 24 июня. Ну, телефонный звонок, это понимаете, не глаза в глаза с вождем: Сталин же не умер? Вопрос стоит о личных встречах. Кузнецов, в своих мемуарах удачно лавирует, как лыжник на слаломе. Трудно понять его игру слов. По Журналу Кузнецов был в Кремле в кабинете Сталина с 21 по 24 число, стало быть, должен был видеть вождя, по официальной версии. Но, как видите, отделывается от своего читателя «телефонными звонками». Даже в день нападения, 22 июня, Молотов ему, видите ли, позвонил по поручению Сталина. Так по Журналу Кузнецов был в Кремле 22 июня. Видел он или нет Сталина? Вот вопрос? Однако, молчок. Я уже писал ранее, что все те, кто по статусу должен был видеть Сталина в эти дни, не мог внятно написать, что видел, дескать, товарища Сталина и разговаривал с ним на такую-то тему. Эту незримую черту – «лично видел Сталина», не мог перешагнуть никто, у кого была, конечно, совесть. Еще один маленький кусочек из воспоминаний наркома Кузнецова.

«На совещании в кабинете И.В.Сталина вечером 24 июня  я докладывал о полетах финских и немецких самолетов над Ханко, о бомбардировке наших кораблей в Полярном и не только о сосредоточении немецких войск на финско-норвежской границе (об этом правительство знало раньше), но и о том, что они продвигаются по финской территории к нашим границам».

 

Написано по пословице: «И волки сыты, и овцы целы». Уже говорил, что кабинет Сталина, ни есть сам Сталин. Кому докладывал нарком –  опять молчок? Образована же была Ставка, и был ее председатель Тимошенко? Что в Сталинском кабинете летом прохладнее было, что ли, если собрались там? А реакция Сталина на сказанное Кузнецовым в докладе? Или как у В.Жухрая, Сталин, и в этот момент, находился в горячечном бреду и не реагировал на происходящее? Трудно сфантазировать то, чего не было. Поэтому Николай Герасимович и отделывается такими предложениями, типа «догадайся сам».

Давайте, вот что? Переключимся на его заместителя Владимира Антоновича Алафузова. Я уже заострял вопрос на его чрезмерной «активности» по отношению к нашим героям Заполярья. Вновь вернемся к беседе Кузнецова с историком Куманевым.

Николай Герасимович обронил такую фразу: «Бывший со мной адмирал В.А.Алафузов, исполняющий обязанности начальника Главного морского штаба, был немедленно послан в штаб…».

По каким причинам у нас должностное лицо исполняет, чьи либо обязанности? Когда сам не утвержден в данной должности – раз. Когда замещаемое  должностное лицо находится в длительной командировке, исключающей возможность его личного руководства вверенного ему подразделения – два. Или, например, отсутствует по болезни, или находится в очередном отпуске – три.  Последний вариант самый интересный.  Думаю, что читатель, вместе с Головко, негодовал по поводу отпуска Василия Ивановича Платонова за два дня до войны. Со дня на день ждут нападения немцев, а заместителя командующего Северным флотом отправляют в отпуск, вопреки желанию командующего. Неплохо, по началу войны.

Вообще, по мемуарной литературе, можно найти много случаев, когда руководителей  любого уровня, будь то военное или гражданское лицо, отправляли в отпуск, даже, с 22 июня. Самый яркий пример, с Платоновым, приведен выше. Как это понимать? Можно согласиться, в какой-то степени, с низовым звеном гражданского руководства, но военные-то, руководители? Неужели, не знали, что враг уже у границы? Трудно в это поверить, но как это объяснить? Помните, про паралич власти при воздействии «пятой колонны»? Только таким образом можно пояснить все, на первый взгляд, нелепицы с необъяснимым отправлением в отпуск должностных лиц, особенно высшего военного командного звена. Все это так, но почему не было, в ту ночь с 21 на 22 июня в Главном морском штабе И.С.Исакова? Мы же, знаем из воспоминаний члена Военного Совета Черноморского флота Н.М.Кулакова, что на Черном море накануне войны было учение.

 

«18 июня учение закончилось, и корабли стали возвращаться в Севастополь. Однако на флоте была сохранена оперативная готовность номер два. Разбор маневров планировался на 23 июня. Адмирал Исаков объявил, что задерживаться не может, и, поручив проведение разбора Военному совету флота, отбыл в Москву».

В дальнейшем, в своем повествовании, Кулаков нигде словом не обмолвился в том, что в Севастополе, в штабе  Черноморского флота находился начальник Главного морского штаба Исаков. К тому же, Ивану Степановичу, в такие тревожные дни, благоразумнее всего было бы находиться, именно, в своем штабе в Москве, куда стекались важные сообщения со всех флотов и быть в курсе всех дел. Но он, удивительным образом пропал в неизвестном направлении. Не в Гурзуф ли его отправил нарком Кузнецов, отдыхать на пару с Платоновым? Заодно и в теннис бы размялись на корте, пока немецкие самолеты еще не подлетели? Поэтому и руководил всеми штабными делами заместитель начальника Главного морского штаба, Владимир Антонович Алафузов.

Кузнецов, в своей упомянутой выше книге «Курсом к победе» пишет, что 22 июня «в вечерней сводке, доложенной мне начальником Главного морского штаба (ГМШ) адмиралом И.С.Исаковым, который вернулся из Севастополя, отмечалось значительное продвижение противника к Либаве…».

 

Нет, уважаемый Николай Герасимович, тут что-то не так. Как-то хитро написано. Надо, видимо, воспринимать приведенное так, что лишь к вечеру 22 июня адмирал И.С.Исаков вернулся в Москву.

А как в таком случае понимать написанное главным коммунистом Черноморского флота Кулаковым, который  по партийному твердо  и уверенно убеждал читателя, что 18-го июня, после окончания учений Иван Степанович отбыл в Москву? Как же это он умудрился, почти целых пять (!) дней добираться из Севастополя до Москвы. Уж, не на конном ли экипаже двигался до первопрестольной?

Однако умеют же врать наши военачальники, что в большом деле, что по мелочам. И ведь не скажешь же про них, что горек хлеб, потом и кровью заработанный.

Адмирал Исаков не оставил воспоминаний, хотя пристрастие к литературной деятельности имел. Но ряд интервью дал. В частности, с ним беседовал известный военный писатель Константин Симонов. И не удивительно, что, именно, о начале войны, Иван Степанович не сказал, ни слова. А ведь, это самая злободневная тема, которую затрагивают писатели в беседе с известными людьми в погонах. Тем, не менее, кое-что интересным, Исаков все же поделился.

«За две недели до войны я докладывал Сталину по разным текущим вопросам.  Это были действительно текущие вопросы, и некоторые из них даже не были срочные. Я помню это свидание и абсолютно уверен, что Сталин был тогда совершенно убежден в том, что войны не будет, что немцы на нас не нападут. Он был абсолютно в этом убежден. Когда несколькими днями позднее я докладывал своему прямому начальнику о тех сведениях, которые свидетельствовали о совершенно очевидных симптомах подготовки немцев к войне и близком ее начале, и просил его доложить об этом Сталину, то мой прямой начальник сказал:

- Да говорили ему уже, говорили… Все это он знает. Все знает, думаешь, не знает? Знает. Все знает!

Я несу тоже свою долю ответственности за то, что не перешагнул через это и не предпринял попытки лично доложить Сталину то, что докладывал своему прямому начальнику. Но, чувствуя на себе бремя этой вины и не снимая ее с себя, должен сказать, что слова эти, что Сталин «все знает», были для меня в сочетании с тем авторитетом, которым пользовался тогда в моих глазах Сталин, убедительными».

 

Интервью дано в 1962 году, когда по инициативе Никиты Сергеевича Хрущева началось стирание имени Сталина со страниц истории нашей страны. Так что ничего особо выдающегося в адрес вождя, в тот момент, сказано не было. Кстати, с легкой руки Константина Михайловича, из-под пера которого вышло это интервью, и сложилось мнение о прострации Сталина впервые дни войны. Но не в упрек ему будет сказано, так как и над ним было бдительное око цензуры. Желающих мазнуть черной краской умершего вождя хватало.

Что в этом отрывке интересного? Значит, «за две недели до войны» Исаков лично докладывал Сталину (это, примерно 8-10 июня) «по разным текущим делам» и не считал обращение зазорным.  Однако, позднее, когда стало известно о близком начале войны, почему-то стушевался идти на прием к Сталину и стал просить своего прямого начальника, чтобы тот доложил обо всем том, о чем наболело у самого Ивана Степановича? Не находите, данное поведение, странным? Кроме того,  Исаков, почему-то, не называет фамилию своего прямого начальника. Что это за военная тайна такая? Кроме того, этот прямой начальник, отмахивается от Исакова с его просьбой доложить вождю, как от назойливого комара: «Все это он знает. Все знает, думаешь, не знает? Знает. Все знает!». Еще, что смущает, так это прекрасное знание внутреннего мира вождя: Сталин убежден, Сталин знает! Не приведена ни одна реплика Сталина, но есть твердое убеждение, что это, сказанное выше, именно так. Не военные, а прямо таки, психологи-экстрасенсы.

Но вернемся к прямому начальнику Исакова, которого он никак не хотел называть. Читатель, наверное, подумал, что это Николай Герасимович Кузнецов? Нет, Кузнецов был непосредственным начальником Ивана Степановича Исакова. Наркомат ВМФ организационно входил в структуру наркомата обороны и Николай Герасимович Кузнецов, как нарком ВМФ был заместителем наркома обороны. Таким образом, прямым начальником Исакова был сам нарком обороны Семен Константинович Тимошенко. Вот кому докладывал  Иван Степанович «о совершенно очевидных симптомах подготовки немцев к войне и близком ее начале». Но, ведь, мог же, Исаков пойти сам к Сталину и доложить, как сделал это «за две недели до войны»? Почему же не пошел? Потому что не хорошо прыгать через голову своего начальства. Пришлось идти к Тимошенко. Тому, видимо, не понравилась горячая напористость представителя солнечной Армении и наверху решили (может уже и в Ставке?), что будет лучше, если надоедливый Иван Степанович немного отдохнет от работы в Москве. Пусть поедет на учения Черноморского флота. Там, ласковое море и жаркое солнце. А то, везде, носится, со своей боевой готовностью по флоту и поднимает, никому не нужную шумиху по данному вопросу. Так будет спокойнее всем, и в Генштабе, и в Главном морском штабе.

Что «начудили» в Главморштабе, при отсутствии Исакова, нам уже известно из горестных воспоминаний Головко и Платонова. Хотя фамилия Исакова фигурирует в воспоминаниях Арсения Григорьевича. Оно и понятно. Какую роль играл маршал Тимошенко, по первым дням войны, читатель знает из предыдущих глав.

В данном интервью опубликованным Симоновым, есть небольшой рассказ о том, как Исаков, однажды, шел вместе со Сталиным по Кремлю и тот сказал такую зловещую фразу, имея в виду кремлевских охранников:

«Заметили, сколько их там стоит? Идешь, каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь…».

 

Исаков сказал Симонову, что «этот случай меня потряс». И не только его, но и любого, кто прочитает эти строки. Вот так, порядочек был в Кремле, подумает читатель! Сам Сталин (!) опасался за свою жизнь. Кстати, он же, читатель, может и поинтересоваться: «А в какие годы произошел этот разговор?» Симонов, вроде, со слов самого Исакова уверяет читателя, что это было еще во времена свирепого Генриха Ягоды, то есть в середине 30-годов, после убийства Кирова. Такая, мол, царила атмосфера в Кремле. Но это, не совсем так.

В 1967 году Иван Степанович дал единственное и последнее интервью перед смертью своему соплеменнику Леониду Гурунцу. Маленький рассказ армянского журналиста так и называется «У адмирала Исакова». Леонид Гурунц, почему-то, не с особой симпатией относился к вождю, поэтому в тексте читатель не встретит восторженных эпитетов в адрес Сталина. Тем более, стоит с определенным доверием отнестись к изложенному материалу.

 

«Я знал, что Сталин хорошо относился к Ивану Степановичу, и хотелось узнать, что он думает о вожде. Иван Степанович не сразу ответил на мой вопрос.

— Давайте лучше попьем кофе, – сказал он. Жена его принесла на подносе две чашки, и мы принялись пить молча, обжигаясь, маленькими глотками. Мне казалось, что адмирал откажется от разговора о Сталине, и после кофе решил переменить тему. Но Иван Степанович начал рассказывать.

— Я встречался со Сталиным сорок два раза...

— Сорок два раза? И все сорок две встречи помните? Не больше и не меньше? – спросил я.

Иван Степанович грустно улыбнулся.

— Мы с Кузнецовым и уцелели потому, что разгадали его характер... Человек он был знающий, – продолжал адмирал, – мы с ним разговаривали по делу как со специалистом, и он во многом разбирался. Но Сталин и нам не верил. В разговоре вдруг возвращался к беседе, которая произошла три–четыре года назад, задавал те же вопросы. Надо было вспомнить и ответить так же, как тогда. Мы с Кузнецовым вели записи о наших встречах. Прежде, чем идти к Сталину по вызову, мы вызубривали вопросы, которые были заданы нам при последней встрече, при предпоследней...

Однажды он вернулся к разговору, который имел место чуть ли не десять лет тому назад. Я сказал то же самое, что десять лет назад. Сталин улыбнулся в усы: “Слово в слово повторили, ничего не забыли”. Я спросил у адмирала, можно ли посмотреть эти записи. Иван Степанович замешкался с ответом.

— Я их сжег, – сказал он, – в годы Хрущева. Он не очень миловал нас, меня и Кузнецова. Не хотелось, чтобы эти записи попали в его руки».

 

Что значит, по отношению к Сталину: «верил – не верил»? Верить, просто, как человеку – это одно. Сталин и относился с Исакову хорошо, о чем и подтвердил сам Гурунц. Другое дело, доверять, как специалистам, государственным людям – это другое. Сталин обладал феноменальной памятью, которую развил в процессе длительной работы. Он задал вопрос Исакову, как тот говорит, десятилетней давности, и получил ответ его удовлетворивший. Сталин проверил Ивана Степановича, насколько тот помнит существо дела? Только и всего. Согласитесь, как бы выглядел Исаков в глазах Сталина, если бы дал иной ответ? Человеком, который не твердо знает свое дело. В какой мере можно доверять компетенции такого специалиста? Сомнения такого рода, всегда были присущи Сталину, как руководителю государства. Иного, как говориться, и не дано.

Да, но не худшей памятью, надо полагать, обладал и сам Исаков, коли помнил, о чем его спрашивал вождь десять лет назад?

Теперь к вопросу о записях. Так кто же больший тиран-деспот? Сталин, при котором Исаков безбоязненно вел записи или Хрущев, при котором эти записи о прошлом пришлось уничтожить? В какое же время Исаков испытывал больший страх за свою жизнь? И кстати, а вел ли он дневниковые записи при Никите Сергеевиче?

«Сталин не был ни профаном, ни дилетантом, – продолжал адмирал Исаков. – О чем бы ни шел разговор на заседаниях, во всем он основательно разбирался и вносил свои дельные коррективы. И не знал усталости! Заседание могло длиться четыре–пять часов! Однажды оно затянулось, и конца не было видно. Сталин хотел начать обсуждение нового вопроса, которое могло занять еще несколько часов, но вдруг, улыбнувшись, сказал мне:

— На сегодня хватит! Вы, наверное, устали. Я лучше покажу вам новый фильм Чарли Чаплина. Я его еще не смотрел, вместе посмотрим.

Присутствующие стали подниматься со своих кресел. Ногу свою я, наверное засидел, она не послушалась меня, и я не мог сразу подняться на костыль. Сталин с удивительным проворством подошел ко мне, помог подняться и, держа меня за руку, направился к заднему выходу из кабинета, за которым начинался длинный–длинный коридор с высокими глухими стенами, залитый обильным светом так, что ничего вокруг нельзя было видеть. Я шел неуверенно, не видя пола, казалось, вот–вот провалюсь в бездну. Коридор этот под прямым углом ломался, по углам едва угадывались застывшие как изваяния силуэты охраны. Коридор ломался несколько раз то вправо, то влево, пока мы не дошли до небольшого зала с экраном. Я первый раз оказался со Сталиным один на один, и пока мы шли по коридору, не знал, о чем с ним говорить. Было мучительно от обильного света, от того, что идешь, как слепой, не видя ничего под ногами. Я спросил, не слишком ли много света. Сталин не сразу ответил…

— Вы хотели сказать: не слишком ли много охраны?

— Да, пожалуй, и это.

Сталин снова задержался с ответом. Потом медленно, едва слышно, выцедил:

— Не в том беда, что много света или много охраны. Беда в том, что я не знаю, когда и кто из этих негодяев пустит мне в затылок пулю.

— По-моему, – заключил свой рассказ Иван Степанович, – мнительность и подозрительность Сталина к людям были вне всякой меры.

Не трудно было догадаться, что и ослепительный свет в коридоре тоже имел свое назначение, был вызван его подозрительностью.

 — Что касается его “особой любви” ко мне или Кузнецову, – продолжал адмирал, – это заблуждение. Любой из нас мог стать жертвой, допусти в обращении с ним хотя бы малейшую оплошность. Мы с Кузнецовым были крайне осторожны и предупредительны. И немного подумав, добавил: — А может быть, обжегшись на многих просчетах, на ощутимых потерях, поредевших рядах военачальников, он берег нас как военных специалистов?»

 

Чтобы читателю было более понятно, что произошло на заседании в кабинете Сталина, необходимо дать небольшое пояснение. Контр-адмиралу Исакову, бывшему в должности заместителя командующего и члена Военного совета Закавказского фронта (с августа 1942 года) было поручено координировать действия Черноморского флота, Азовской и Каспийской флотилий с операциями фронтов. Исаков стал одним из руководителей битвы за Кавказ. 4 октября 1942 года, когда немецкие войска рвались к Туапсе, Иван Степанович попал под бомбежку на Гойтхском перевале и был тяжело ранен в бедро. В суете боевой обстановке только через двое суток удалось доставить его в госпиталь. Из-за начавшейся гангрены потребовалось ампутировать левую ногу. После тяжелого ранения в 1942-1943 годах адмирал находился на лечении. Есть утверждение, что уже в мае 1943 года он вернулся в Москву, в свой кабинет. Таким образом, его посещение Сталина в Кремле состоялось, чуть позже.

Может, стоит сравнить осколочное ранение Исакова, который только через двое суток был доставлен в госпиталь и в результате гангрены, ему вынуждены были ампутировать ногу, – с пулевым ранением в ногу генерала Ватутина? Первый, даже в результате начавшейся гангрены остался жив, правда, потеряв ногу, другой же, в более «тепличных» условиях расстался с жизнью от раны, которая, по мнению академика Н.Бурденко, не представляла особой опасности. Видимо, Ивану Степановичу повезло больше от того, что рядом не оказалось Хрущева?

Таким образом, Исаков, кстати, по просьбе самого Сталина, имея инвалидность, продолжал службу в рядах ВМФ. По-поводу физического недостатка Ивана Степановича, Сталин заметил, что некоторые военные и на двух ногах не имеют такой умной головы, какую имеет Исаков, стоя на одной ноге.

Поэтому Сталин с учтивостью, и помог Исакову подняться со своего места и, поддерживая под руку, шел с ним по коридору. И когда же, по мнению читателя, в действительности, произнес Сталин, ту, страшную фразу о кремлевской охране? Неужели, в середине 30-х годов? Судя по характеру поведения вождя, я предполагаю, что встреча состоялась после Курской битвы, так как Сталин был в приподнятом настроении. А если наложить на это событие «дело волчат», то вождю, действительно, имело смысл опасаться за свою жизнь, даже, в Кремле. Как он был прозорлив!

Подошло к завершению еще одно небольшое исследование о действиях советского флота в начальный период войны. Несколько слов о начальствующем составе ВМФ, который получил после войны тюремные сроки. Как и все послевоенные события, эта история окутана плотным туманом. По сведениям в открытой печати известно, что суду были привлечены нарком Кузнецов и ряд высокопоставленных военных из руководства ВМФ: Алафузов, Галлер и Степанов. Есть сведения, что они были осуждены по статье 193-17а. Но есть определенные странности, так как по данной статье и пункту 17-а, наказание определялось сроком не ниже шести месяцев. Почему Военная коллегия  Верховного Суда так высоко задрала верхнюю планку наказания, оценив халатное отношение подсудимых сроком в десять лет? Не буду, особо придирчив, к нашим судебным органам, тем более, что по этой же статье, но пункту 17-б, была высшая мера социальной защиты. С другой стороны, по пункту 17-в – вообще требовалось применять к виновным, лишь, дисциплинарный устав РККА. Да, но и состав обвиняемых был разделен по степени наказуемости. Алафузов и Степанов получили по 10 лет, Галлеру определили только 4 года, а Кузнецов отделался только понижением в должности и звании.

Но смотрите, что получается? Иван Степанович Исаков выпал из общего списка репрессированного руководства ВМФ, хотя и после войны, до 1947 года занимал пост начальника Главного штаба, в последующем, связи с болезнью, занимал немалую должность, будучи заместителем Главнокомандующего ВМФ. Видимо, не нашлось грехов, в славной карьере одного из руководителей флота, а может быть, еще и не сказалась непричастность к тем, «темным» делам, по началу войны. Не зря же наградил его Сталин собственной премией за благие дела перед Отечеством.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Вступительное слово

Глава 1. Был ли приведен в полную боевую готовность Черноморский флот и почему Ф.С.Октябрьский позволил бомбить Севастополь?

Глава 2. О флотах, адмиралах и их делах.

Часть 1. Как Северный флот встретил войну?

Часть 2. Нарком ВМФ Кузнецов вспоминает…

Часть 3. Слова и дела адмирала Кузнецова.

О Ставке.

О работе Главного морского штаба.

О боевой готовности флота.

О военно-морской базе Либаве.

Тревоги наркома Кузнецова.

Глава 3. Документы войны.

Глава 4. Трудно скрыть правду о войне.

Часть 1. Оборона Ханко.

Часть 2. Глазами очевидца.

 

 

Публикации

• Давыдов Геннадий Иванович 2023.05.31
• ЖБД 87-й СД с 1 по 30 сентября 1944 2023.05.28
• ЖБД 87-й СД с 1 по 31 августа 1944 2023.05.21
• Лебедев Илья Васильевич 2023.05.21
• Боевой путь роты связи 1378-го СП 87-й СД с 12 марта 1942 по 1945 2023.04.29
• ЖБД 1378-го СП 87-й СД с 1 апреля по 31 мая 1945 2023.04.29
• Дневник боевых действий 2023.04.23
• Ненашев Михаил Алексеевич 2023.04.22
• Бабинцев Иван Дмитриевич 2023.04.22
• Шардин Василий Ионович 2023.04.09

Источник: